– Ну а я даже и этого не сделаю, у меня сил не хватит.
И тут же она спросила:
– Так ты мне изменяешь или нет?
Нет, я не изменял своей жене, но в этом не было моей заслуги. Просто я любил только ее. Другие женщины не вызывали у меня искушения, она одна соединяла в себе их всех. Перевоплощалась то в азиатку, то в африканку, то в русскую или сицилийку, иногда представала передо мной этаким эфирным созданием, но охотно скатывалась и в порнографию.
– А что, если один из нас влюбится? – как-то спросила она.
– Я предлагаю сразу же признаться. Это будет означать, что наша партия окончена. Свисток, игроки уходят в раздевалку, принимают душ, одеваются, укладывают вещи в сумку. Незачем устраивать торжественное собрание, чтобы разработать план спасения утопающих. В критический период это всегда заканчивается крушением.
Но Пас ответила – и ее слова чуть не вызвали у меня слезы:
– Может, все-таки попытаемся спастись?
И вот эта эсэмэска. Пас принимала теплую ванну с солью из Мертвого моря. Вдруг на журнальном столике тихо загудел ее «Блэкберри». Я невольно посмотрел на засветившийся экран. Короткое сообщение. На первый взгляд ничего страшного. Никаких «Мечтаю о тебе, мне тебя не хватает!» или «Я ласкаю себя, думая о тебе!». Нет, действительно ничего страшного. Короткая фраза без глагола: «Ампулы Лоренцини». А сверху – имя отправителя, записанное в контактах Пас: «Марен».
Сперва я принял это за медицинский рецепт или за совет по обустройству световой установки в ее студии[142]. Но потом схватил свой смартфон, зашел в интернет и в несколько кликов отыскал в безбрежном океане информации нужные данные: «„Ампулы Лоренцини“ – электросенсорный орган чувств, расположенный под кожным покровом на голове акулы и позволяющий ей безошибочно засекать под водой любое, самое слабое электрическое поле, сердцебиение или сокращение мышц возможной добычи».
Значит, все это ни на минуту не прекращалось…
Я услышал, как скрипнула дверь ванной и Пас направилась в спальню. С бьющимся сердцем я пошел следом за ней. Она была в купальном халате, тюрбан из полотенца на мокрых волосах казался царской тиарой. Я должен был выяснить, кто он такой – этот Марен.
Я не стал допрашивать Пас. Из чистой трусости. Или желая закрыть на это глаза – что, впрочем, и было трусостью. Я убеждал себя, что это не серьезно, что все пройдет. Но это продолжалось и продолжалось. Вероятно, я многое упустил, поскольку не следил за ней. Она наверняка стирала все предыдущие сообщения. Но я и этому старался не придавать значения. Хотя были и другие послания, подписанные тем же человеком, который сообщал то о «мигательных перепонках», то о «плакоидной чешуе». И о других биологических штуках, неизменно связанных с миром акул.
Я не действовал еще и по чисто прагматической причине, раз и навсегда разграничив жизненно важные ценности и другие, второстепенные. Мне не хотелось омрачать те редкие часы, что мы проводили вместе. А их было очень мало: я работал в Фирме с утра до ночи. Поток информации все возрастал, экономическая война с ее сумасшедшими курбетами, свистопляской цифр и безотрадными итогами была в самом разгаре. Мир близился к гибели, и, чтобы наши читатели не впали в отчаяние, я пытался замаскировать его предсмертные судороги хоть какой-то видимостью красоты, развлекая их то интервью с новой голливудской интеллектуально-сексуальной звездой, то захватывающим рассказом о Казанове, архетипе настоящего европейца, авторе «Мемуаров», рукописный экземпляр которых, помеченный тремя сердечками и приобретенный Францией, попал ко мне в руки (и сильно возбудил!), то эффектной подборкой по импрессионизму. Настала зима, потом конец зимы. Снег накрыл Париж, потом оголил его. Я больше ничего не писал. Иметь ребенка было куда лучше, чем строчить романы, даже если Пас держала меня в стороне от своих дел.
По вечерам, когда я приходил домой, она обычно сидела на черном кожаном диване. Я уже описывал тебе эту картину: ноги на журнальном столике, компьютер с символом яблока на коленях; сосредоточенное, отстраненное лицо. Она едва поднимала голову, когда я входил, и не говорила ни слова. Я шел принимать душ, стараясь смыть боль от ее отчуждения. Когда я возвращался в гостиную, она выключала компьютер и уходила в спальню.
Однажды вечером, разомлев от горячей воды и пара, я все-таки решился поговорить. Я думал о нашем будущем ребенке, о «Мальчике с лягушкой», о венецианских днях. О чреве кита и моем опыте над ее чревом. Ожидание этого ребенка было для меня счастьем. А для нее – разве нет? И мог ли я на нее сердиться? За последнее время она изменилась. И не только физически. Но ведь и я тоже изменился. Только не физически, констатировал я, разглядывая в зеркале свою физиономию будущего отца. Разве что несколько седых волосков в шевелюре, вот и все. Да еще несколько в бороде. Но в остальном мужчина, смотревший на меня из зеркала, знал, что впереди его ждут счастливые времена, и любовь, и энергия, которой он был готов поделиться с ней и с крошечным существом, которое она носила в себе. И которое будет мальчиком – как подтвердила нам женщина, делавшая эхографию, предварительно раз пять спросив, уверены ли мы, вполне ли уверены, что хотим знать пол ребенка? «Некоторые мамы и папы предпочитают сюрприз», – настойчиво сказала она. «Вы, видимо, думаете, что нам не хватает положительных эмоций?» – спросил я, указывая ей на Пас, вытиравшую слезы радости.
Итак, я вышел из ванной. Пас все еще сидела в гостиной с компьютером на коленях. Увидев меня, она захлопнула крышку. На ее лбу прорезалась морщинка, не предвещавшая ничего хорошего.
– Что-нибудь не так?
– Нет, все в порядке.
– Не похоже. Ты не хочешь со мной поговорить?
Она отрицательно покачала головой. Я сел рядом с ней. Взял в обе ладони ее левую руку, маленькую ручку с ногтями, покрытыми красным лаком.
– Что ты там смотрела? – спросил я.
– Да так, разное.
Я не обиделся. В конце концов, меня это не касалось. Может, она искала информацию для беременных на сайтах «моя-беременность» или «беременность-и-нежность», где пишут что-нибудь вроде: «Когда вы едите сладкое, думайте о том, какое удовольствие доставляете этим вашему ребенку».
Она явно не желала делиться со мной информацией, но почему у нее такой мрачный вид?
Я не стал спорить, просто положил голову к ней на колени, прижав ухо к животу. Ее груди уже разбухли, но не это меня заботило. Сейчас я пытался, закрыв глаза, услышать, почувствовать знаменитые толчки. Мне довелось прочесть на сайте для беременных – ибо я тоже туда заходил, а иначе откуда бы я все это узнал? – что очень полезно подобрать какую-нибудь фразу, выражение, словечко и как можно чаще нашептывать своему будущему ребенку сквозь стенки матки. Это должно его успокаивать, становиться для него звуковой встречей, обещанием скоро увидеться и узнать друг друга.
