— Хвастать не хвастаю, но слона подвесь — сдержит.
— Слона и будут подвешивать. Это ты в точку потрафил. Сдержит, говоришь?
Козуба прикинул на руке якорь, оглядывая железо пристальным, испытующим взглядом. Пять кованых лап топырились тяжело и цепко. Он остался доволен.
Почему так случилось, что именно он, новый в Киеве человек, стал во главе всего дела по организации побега? Потому, что он возрастом старше? Или потому, что рабочий? Почему так случилось, что именно его стала слушаться вся молодежь эта — из депо, железнодорожных мастерских, с Греттеровского завода и прочих, когда провал срезал всю верхушку здешней партийной организации?
— А ну, Марья Федоровна, займись… как я говорил. Блондинка — румяная, низенькая — приняла от Козубы якорь в две руки и ахнула:
— Бог мой, какой тяжелый! Люся ни в жизнь не сдержит.
Брови Козубы взъерошились, косматые:
— То есть, это как «не сдержит», если надо? Откуда такой разговор?.. Я так разумею: надо будет — пушку в кармане пронесу. Действуйте, я говорю. Время идет.
Мария вскинула кошку на стол.
— К стволу потолще кладите, у которых шапка раскидистей и поупористей. Чтобы, если пальцем ткнуть, не выдала. Не допустила до железа.
Козуба ткнул для примера пальцем в крутые, завихренные лепестки хризантем. Мария сморщилась:
— Мы сами понимаем как. Цветы — женское дело. Теперь уж вы нам не мешайте. У каждого — свое.
Девичьи ловкие пальцы в четыре руки быстро оплетали якорь цветами. Мария вздохнула:
— Эх, сирени нет: август! В сирени, действительно, не то что якорь целого человека можно спрятать.
Стоявшие вокруг стола советовали, вполголоса почему-то:
— Размахри, размахри головку, чтобы пышно…
— Плотнее клади…
Вторая женщина — высокая, черноволосая — отмахнулась:
— Да не суйтесь вы! Сказано, мешаете только… советчики! И так не букет получается, а кочан какой-то… Уpодище!
— Неплотно будет — прощупают.
— «Прощупают»! — передразнила Мария. — А розы на что? Мы кругом — розами… Попробуй тогда, дотронься. Я, когда покупала, отбирала специально самые шипастые. Отойдите же, я серьезно говорю. У вас-то самих всё готово?
В самом деле, все ли?
Козуба отступил от стола, перебирая (который раз уже!) в памяти: паспорта переданы-одиннадцать по точному счету; адреса — кому куда, на какую явку после побега (каждому особый адрес) — переданы; деньги — по сто рублей на каждого переданы.
«Лекарство» — большую свежую порцию хлорала — доставили, не на одного, не на двух — на всю тюрьму хватит.
Лодка для тех, кого по Днепру будут доставлять в Дарницу…
— Лодка в исправности?
Голос отозвался:
— Хоть до Черного моря догребем.
Значит, всё. Только якорек теперь передать. Сейчас приготовят — «жена» Грача понесет на передачу.
Он покосился на стол и поморгал усами смешливо. Настоящая-то Грача жена во-он та, высокая, черноволосая, что с Марией рядом. Зовут Надеждой. Неделю как приехала и деньги привезла. Выручила «Искра», а то бы и не организовать бегства: от здешних «пособников» денег никаких не достать, совсем запугали их арестами Новицкий. Ну, конечное дело, — обыватели.
Настоящая жена-здесь. А показаться, ей в тюрьму никак нельзя: могут и ее взять. Она тоже — заграничная, искровская. Рассказывала, как вместе с Грачом в Женеве в типографии работала.
Вместо настоящей ходит подставная: Люся.
— Готово. Зовите Люсю.
Жена Грача, рослая, плечистая, высоко подняла в руке пышный, огромный букет. Легко подняла: сильная.
Мария подумала то же самое, наверно. Потому что она с сомнением покачала головой:
— Очень тяжелый. Ни за что Люся не сдержит, честное слово.
— Не сдержу? А ну, повторите, Мария Федоровна! Повтори мне в глаза, Манька!
Маня оглянулась на распахнувшуюся за спиной у нее дверь и рассмеялась:
— Вот! Всегда она не вовремя. Бог мой! Какая ты сегодня красавица!
— Сегодня только?
Люся смеялась, оправляя платье. Смеялась громче, кажется, чем надо. И глаза — лихорадочные; может быть, от этого и лицо стало особенное. Красавица? Да.
Черные глаза — огромные, а волосы светлые, пушистые, с золотистой рыжинкой — из-под новой шляпки, широкой, с задорно отогнутыми вверх полями; букетик цветов у шелкового, с лентою, пояса. Леша, принаряженный тоже, придерживался рукой за серое светлое легкое мамино платье.
Она небрежно взяла из рук жены Грача букетик. Он качнулся далеко вниз, к самому полу, стукнув железом о паркет: такой тяжести никак не ожидала Люся.
— Сумасшедшая! Чуть не уронила… Всю бы работу насмарку. Я говорила — не удержишь.
Люся, бледная, гневно оглянула Марию:
— Как тебе не стыдно! Это же потому только, что я не ждала, не приноровилась!.. А если по-настоящему… вот смотри!
Букет поднялся в вытянутой руке. Все кругом пристально глядели на букет, на державшую его бледную тонкую руку. Рука чуть заметно дрожала.
— Дрожит.
— Ничего! — заступилась Надя. — Даже если заметят. Это же так понятно: волнуется, потому что поздравляет мужа… в тюрьме. Когда мы волнуемся, у нас всегда дрожат руки. И даже гораздо сильней, чем сейчас у Люси. И потом — так долго держать не придется. Ведь только на секунду, протянуть только… он перехватит сейчас же.
Козуба смотрел хмурясь. Он как будто бы засомневался. Люся почувствовала, заторопилась. Она опустила букет небрежным движением и взяла за руку Лешу:
— Пошли!
— Распорядок помнишь? — спросил негромко Козуба. — Павло, сигналист, на Полтавской дожидается. Не разойдись… Ну, как говорится, до скорого… Смотри держись! О головах дело идет.
Люся вышла в совершенной тишине, только глазами провожали.
Вернется, нет? Если найдут кошку, назад уже не выпустят. В жандармское, к полковнику Новицкому. И потом — в тюрьму.
Поэтому она и взяла Лешу: арестуют — ребенок при ней останется.
Когда дверь за Люсей закрылась, Козуба обратился к остальным:
— По местам, товарищи! Еще раз явки проверить. Как темнота падет — жди.
Люся издалека еще опознала Павло. В белом переднике поверх красной кумачовой рубахи, загорелый, с темными кудрями, он шагал по мостовой вдоль панели. По самой панели разносчикам ходить воспрещается, а Павло торгует: в руках у него рвется ввысь, натягивая крепкую крученую бечевку, связка тугих воздушных шаров. Два, три, четыре десятка… не сосчитать… Синие, красные, зеленые… И на самом верху связки — огромный шар, белый, с синим петухом: самый верхний, самый большой, самый дорогой. Сигнальный.
