– Ничего, может, не убьют, – усмехнулся граф. – Зато увижу кое-что интересное. А ты можешь остаться здесь.
– Да вы меня уж не знаю за кого держите, барин! – обиделся слуга. – За читателя «Одиссеи» какого-то, честное слово!
Орудийная прислуга укрылась за фальшбортом. По одному выныривая из трюма, вдоль фальшборта пробирались, согнувшись в три погибели, морские пехотинцы в черных, не припорошенных цементной пылью бушлатах.
В серой палубе корвета открылся черный люк. Вокруг него суетился лейтенант Гжатский, наблюдая, как тали тащат наверх четырехаршинный стальной цилиндр.
Лопухин успел как раз вовремя – выскочивший на мостик Пыхачев уже потрясал кулаками, собираясь разразиться бранью по адресу «этого идиота».
– Он не идиот, Леонтий Порфирьевич. Позвольте лейтенанту действовать самостоятельно. И вот еще что… прикажите-ка спустить флаг.
– Андреевский флаг? – дернулся Пыхачев. – Да вы в своем уме?!
Спуск флага во время боя равносилен сдаче корабля – так гласит Морской устав. В нем не указано только одно: неразумно придерживаться каких бы то ни было правил в бою с противником, издревле имеющем обыкновение плевать вонючей слюной на все правила, придуманные цивилизованными людьми.
Остается, правда, еще самоуважение…
Обижаться Лопухин и не подумал, а уговаривать было некогда. Несуразный, похожий на амбар броненосец уже подошел настолько близко, что не представляло труда оценить калибр его орудий невооруженным глазом. Приближались и другие пиратские корабли.
– Именем его императорского величества приказываю спустить флаг, – отчеканил Лопухин. – До верхушки стеньги. А там он пусть застрянет. Ясно?
– Теперь ясно, – просиял Пыхачев. – Я еще пошлю кого-нибудь наверх, пусть возится с флагом, якобы пытается сорвать его, раз не получается спустить…
О том, что «Победославу» в любом случае придется выдержать жестокий залп, не было сказано ни слова – зачем указывать на то, что и так понятно? Главное, чтобы противник не начал разносить корвет в щепу раньше времени.
Еще есть шанс вырваться из капкана. Но «Чухонец» пропал, это ясно как день…
Канонерка подошла близко и легла в дрейф. Напоследок ее так вильнуло, что она развернулась румбов на двенадцать, обернувшись носом к амбароподобному броненосцу, обходящему «Победослав» с кормы. Канонерка напоминала ребенка, в надежде на защиту жмущегося к ноге взрослого, попавшегося опытным «потрошителям» и не способного защитить даже себя.
На мостике полуразрушенного суденышка как ни в чем не бывало стоял капитан Басаргин. Граф мог бы поклясться, что он едва заметно кивнул, обращаясь к кому-то на борту «Победослава».
– И… взяли! – вполголоса скомандовал Гжатский.
Десять пар рук подхватили стальной цилиндр самодвижущейся мины. Лейтенант, торопясь, вворачивал взрыватель.
– В кого? – только и спросил Лопухин, подставивший руки вместе с матросами и сразу ощутивший нешуточный вес смертоносного прибора.
– Если уж бить, то большого зверя… На корму ее! Боцман, расчистить дорогу!
Квадратный торс Зорича замелькал впереди. Удивительно: боцман как будто раздвоился, успевая отшвыривать обломки, убирать с дороги обвисшие канаты порванного такелажа, сердито цыкать на морпехов, и все это одновременно. Но все-таки граф едва не выпустил ношу, внезапно споткнувшись о мягкое, и понял, что это был убитый.
Страшенное туловище броненосца надвинулось тучей. Глыбой. Серым айсбергом. Смрадно дышащим допотопным зверем. Оно приближалось по инерции, застопорив машину, и медленно катилось в каких-нибудь ста ярдах за кормой корвета. Стали хорошо видны не только три огромных пушки, выглядывающие из портов, но и головки огромных болтов, крепящих к скелету чудовища толстую броню.
Взбурлило. Винт взбаламутил воду. Чудовище останавливалось.
И внезапно раздался такой грохот, что Лопухин, хоть и ждал его, чуть было вторично не выпустил мину из рук.
Одиннадцатидюймовка «Чухонца», наклоненная вниз под предельным углом, выпалила. Двадцатипудовая бомба, снеся фальшборт канонерки, ударила в ватерлинию броненосца.
– Раскачали! – несвойственным ему тонким фальцетом закричал Гжатский. – На счет «три» – бросай! Раз… два…
«Только бы успеть», – пронеслось у Лопухина в голове.
– Три!
Мина перемахнула через фальшборт так резво, как будто всю жизнь мечтала научиться летать. Все-таки задев хвостовой частью о планширь, она упала в воду не плашмя, а так, как бросается в море пловец, разбежавшийся по каменному молу – головой вперед.
– Все назад! – крикнул Гжатский.
И вовремя: у кормового орудия уже работала прислуга, торопливо наводя восьмидюймовку на цель. Одновременно «Победослав» выпалил батареей левого борта по приблизившемуся пиратскому барку. В упор. Секундой позже по палубе прокатилось: «Целься!» – И Лопухин узнал голос Розена: – «Пли!»
Над фальшбортом пролетела молния. Морские пехотинцы хлестнули свинцом по человечьему стаду, повисшему на вантах в острейшем ожидании абордажа, резни и сладкой власти над побежденными. Кто-то отчаянно завопил.
И грохнуло, казалось, отовсюду. Со всех сторон. Одновременно.
Лопухин ощутил только первое мгновение этого грохота. Подхваченный взрывной волной близкого разрыва, подброшенный в воздух и нелепо кувыркающийся в нем, он все видел, но потерял все чувства, кроме зрения. Не было ни боли, ни страха, ни бьющей в ноздри пороховой вони, ни звуков. Перед глазами возникала то палуба корвета, ведущего отчаянный, но неслышный бой, то вконец истерзанный «Чухонец» с погрузившимся в воду носом и высоко задравшейся кормой, то пиратский броненосец, почти скрывшийся за титаническим фонтаном вздыбленной воды.
«Да я убит! Я бесплотный дух», – осенило графа, и он удивился. Если убит, то как понимать это вознесение? Невозможно служить в Третьем отделении и надеяться на прощение. Как ни старайся, ничего не выйдет. Можно сохранить честь, но не белые одежды. Когда вопрос стоит ребром: «Честь или Россия?» – право выбора есть не у всех. Вряд ли смерть в бою с антихристами достаточный повод для прощения. Нет, покойному статскому советнику Лопухину полагалось бы не взлетать вверх, а опускаться вниз, все ниже и ниже, под воду, под океанское дно, еще ниже, еще глубже, к назначенному ему месту бесконечных мук и лишь в самом лучшем случае в черное ничто…
Чуда не произошло. Взлет сменился падением, и время сразу ускорило ход. Надвинулась свинцовая, почему-то кипящая поверхность моря, ошеломил удар о воду, и почему-то стало очень холодно. «Неужто жив? – поразился граф. – И не ранен?»
Чья-то рука грубо схватила его за шиворот и потащила наверх, к свету. «А ведь верно – жив!»
– Дышите, барин, дышите! – услыхал он и вдохнул. Время пошло в привычном темпе, и вернулись ощущения. «Шибануло за борт, – только теперь понял Лопухин. – Рядом разорвалась бомба, и меня шибануло. Плаваю. Удивительно, что не порвало осколками. Или я все-таки ранен?..»
Он задвигался, оттолкнул Еропку и понял, что не ранен. Чудеса! Одно из тех чудес, что постоянно происходят на войне и служат темой для бесконечных пересудов. Нарушение вероятности. На благо спасся или нет – станет ясно потом, однако спасся, наверное, неспроста… Впрочем, спасся ли еще?
Но каков Еропка! Ведь сам небось бросился в воду – спасать. Ай да лентяй хренов, ай да холоп лукавый!..
Лопухину еще предстояло осмыслить и понять, каким чудом он остался в живых. Если бы его сбросило в море секундой раньше, он был бы неминуемо убит гидравлическим ударом от сработавшего изобретения лейтенанта Гжатского. Если бы он не был сброшен в море, его почти наверняка подстрелили бы на палубе. Слишком резко выделяется среди кителей и бушлатов господин в партикулярном платье, чтобы остаться живым и невредимым. В горячке перестрелки на убийственно близкой дистанции глаз стрелка сразу находит наиболее заметную мишень. Если бы Лопухина не отшвырнуло на три сажени от борта, то легко могло бы затянуть под винт.
«Победослав» уходил, буравя воду. Машина выдавала максимальные обороты. Ведя беспрерывный огонь, корвет прорывался сквозь пиратскую эскадру, сбившуюся в собачью свалку, потерявшую последний намек на боевой строй. По нему били пушки, он вздрагивал от попаданий, но упрямо шел вперед.
В открытый океан.
Барахтаясь в воде, Лопухин радовался этому и не понимал, почему корвет еще относительно цел. Почему по нему не бьют в упор громадные пушки пиратского броненосца?
Пришлось обернуться, и тогда он понял. Броненосец, схожий с поставленным на плот блокгаузом, быстро тонул, заваливаясь на борт. Вода уже врывалась в его орудийные порты. Одной из броневых плит попросту не существовало – ее сорвало то ли выпущенной «Чухонцем» бомбой, то ли взрывом самодвижущейся мины. Вода вливалась и в это широкое отверстие. Было видно, как маленькие фигурки матросов бросаются в воду, торопясь покинуть тонущий корабль, но потоки воды вновь затягивают некоторых из них в его чрево.
