меня преданным взглядом не проймёшь. Интересно, где он отсиживался: мы все в пыли, а у него даже сапоги не очень грязные?
— Слушаю, товарищ командир!
— Наряд тебе, товарищ лейтенант. За язык твой длинный. Вот тебя кто просил про наши киевские дела рассказывать? — я краем глаза заметил Параску, махнул ей рукой, чтобы подошла.
— Так я… это… — начал оправдываться Ильяз.
— …подумал, что она уши распустит и даст, — закончил я за него. — Видишь, как оно хреново вышло: и тайну не сохранил, и с личной жизнью не сложилось. Так?
— Так, — опустил голову Ильяз.
— Ну что, Прасковья Егоровна, скоро нарядов будет до конца войны и еще года на два, — обрадовал я подошедшую Параску.
— Это не я, это всё он, — толкнула девушка Ахметшина, сразу поняв, откуда мое недовольство. — Я даже не спрашивала ничего, а он…
— Всё, слушайте мой приказ, соколики, — остановил я разборки. А то с этой языкатой Хвеськой неделю болтать можно. — Сейчас идете вдвоем собирать отряд, выяснять, где кто и в каком состоянии. Это раз. Куда побежала? — остановил я девушку. — Я еще не отпускал. Самое главное: во время обхода аккуратно подходите к местным… неважно к кому, и начинайте между собой разговаривать, будто случайно, что во время налета погиб самый нужный человек, из-за которого всё и затеяли. Фамилию не называть!
— Как же погиб, вон он, сидит, — кивнул Ильяз на Якова. Тот тряс головой, пытаясь что-то выбить из уха.
— Слушай, ты на самом деле дурак, или притворяешься? — удивился я. — Идите и начинайте дезинформировать противника.
* * *
От отряда, который мы гордо делили аж на два взвода, осталась едва ли половина… Вот это нам дали прикурить, сказать нечего. Я, конечно, был готов к потерям, но чтобы вот так…
Самую большую жертву потянула школа. А куда девать народ было? Каменный фундамент, подвал… Выглядело все надежно. По погребам хат же распределять свеженабранный контингент мне показалось стремно. Ну а как потом всех соберешь обратно? Вот и сделали мы ошибку с майором. Утрамбовали бойцов в подвалы. А немцы повесили мощные бомбы…
И школу, и горсовет превратили в груду развалин. А к взрывам еще и пожар добавился. Шансов не было. Самое странное, что пострадали только те, кто присоединился к нам в Новгород-Северском. Пришедшие со мной остались живы, синяки и ссадины не в счет. Спасло всех нас то, что для укрытия мы выбрали не очень мощно выглядящие погреба и обычные щели.
От школы осталась одна стена, да и та наполовину осыпалась. Зато возле нее красовался наш автопарк — грузовик и ханомаг. Прямо как в анекдоте про мужика, что пришел в цирк устраиваться и рассказывает про суть своего номера: «И тут выхожу я, весь в белом, а оркестр играет туш».
На доктора Иосифа Эмильевича больно было смотреть. Он стоял возле больницы, от которой осталось одно крыло, да и то наполовину разрушенное, и рыдал, размазывая слезы по щекам. Что делать с плачущими дамами, я не знаю, а вот насчет мужиков у меня способы есть. Так что эскулап получил знатную плюху, аж голова мотнулась в сторону.
— Хватит выть, — начал я командирское внушение. — Мертвых не вернешь, а живым помогать надо. Показывай, где тут что достать можно. Будет нам наука — не задерживаться нигде. А то вспомнили песню, как партизанские отряды занимали города, и туда же.
— Как же так… Мирный город!
— Это ты Киев со Львовом не видел. Города — в щебенку! Ладно, хватит уже. Это война! Бери скальпель, иди воюй…
— Да как же?
— Оперируй, возвращай в строй раненых. А они за тебя и за всех жителей посчитаются.
* * *
Лошади, конечно, хорошо, но тянут назад, слишком уж медлительные и устают быстро. А мне кровь из носу надо на встречу. В Москве мало кого волнует такая мелочь как бомбардировка. Так что пришлось бросать людей и вместе с Базановым и Енотом ехать вперед на ханомаге. Как-то не очень приятно разбивать отряд на части, особенно в такой момент, но ведь не дети малые, должны понимать.
Так что мы рванули по дороге не хуже гонщиков, километров тридцать подтопили, только снег с грязью из-под гусениц полетели. Так что на месте часа за четыре уже были. До самого хутора не доехали. Хорошо, Енот вроде как в этих местах бывал, довольно уверенно подсказал, где остановиться.
Эх, жаль Быков вышел из строя. Хотя судьба показала, что не совсем списала его со счетов. Палата, в которой он лежал, почти и не пострадала. Так, штукатурка облетела и стекла выбило. По сравнению с другими — вообще незаметно. Так что Андрея укутали и уложили в кузов грузовика с остальными ранеными и сейчас они, надеюсь, без всяких приключений двигаются по нашему следу.
Еще раз об отсутствии разведчика я пожалел, когда нас остановили на посту. Да, мы его не видели! Может, снегом глаза ослепило, или еще по какой-то причине, только вот для всех нас команда «Стоять!» стала неожиданностью. Что, герой-диверсант, получил? Меньше нос задирать будешь!
Хорошо, хоть опознали нас сразу, пароль сошелся, и не сунули на пару часов носом в родной грунт, а повели в хату… Так что ждали нас, а не мы кого-то.
* * *
Сабуров мне понравился. Вдумчивый такой, основательный. Одет с иголочки — даже бриджи поглажены, выбрит, благоухает Шипром. А рядом… какое-то колхозное чудо — худой как палка чернявый мужик, в шинели явно с чужого плеча, да еще с еле зашитыми дырками. Сидит, дымит трубкой.
— Это мой заместитель. Ревва, — представляет Сабуров чернявого. — Это товарищи Боровик, Аксютин, Погорелов.
Последним знакомлюсь с огромным, словно медведь, Паничевым — членом бюро Суземского райкома.
Тем временем Сабуров представляет меня партизанам, расписывает наши подвиги.
— Откуда такие точные сведения? — удивляюсь я.
— У нас тоже есть связь с Москвой, — улыбается глава брянских партизан.
Я присаживаюсь за стол, оглядываюсь. Небольшая комната, освещена двумя керосиновыми лампами, от печки идет приятное тепло. На столе — остро наточенные карандаши, школьные тетрадки в клеточку.
— Хорошо подготовились, — радуюсь я. —
