— Фрол Исаев сын Котомкин, крепостной человек господина Крылова.
На крепостного крестьянина он не походил никаким образом. Я в свою очередь представился и протянул ему руку. По лицу портного скользнула удивленная улыбка, но тут же исчезла, и он вежливо, без подобострастия, ответил на приветствие.
— Прошу садиться, — пригласил я после окончания ритуала знакомства.
— Изволите иметь во мне нужду, ваше благородие? — спросил Котомкин, усаживаясь на стул.
— Мне нужно сшить кое-какое платье.
— Изволили прибыть из чужих краев?
— Почему вы так решили?
— У нас в России-с так не шьют-с.
— Изволил, и именно из чужих, потому хочу заказать полный комплект от белья до верхнего платья.
— Как прикажете-с. Не сочтите за грубость, не позволите ли полюбопытствовать чужеземным пошивом-с, — попросил портной, разглядывая штанины джинсов, видные из-под полы халата.
— Полюбопытствуйте, — неохотно разрешил я. Чтобы не снимать халата, я вытащил из рюкзака ветровку и подал портному.
Если не хочешь вызывать лишнего любопытства, следует быть по возможности открытым и не темнить по мелочам.
Я вспомнил, что швейная машинка была изобретена Зингером во второй половине XIX века, значит, портной никогда не видел машинной строчки. Мне стало интересно, как он ее оценит.
Котомкин долго крутил в руках ветровку, выворачивая ее, как только мог. Наконец он бережно сложил одежду и с поклоном вернул мне.
— Большие мастера шили, нам так не сшить.
— Мне так и не нужно, сделаете, как у вас принято.
Он посмотрел на меня проницательными, как будто что-то понимающими глазами и опять спросил:
— Изволили долго жить на чужбине?
— Почему вы так решили? По одежде?
— Никак нет-с, по обхождению. Изволите крепостного мужика на «вы» называть.
— Не очень-то вы похожи на крепостного. Скорее на богатого купца.
— А между тем пребываю в полном рабском состоянии.
— Понятно, большой оброк платить приходится.
— Это нам не страшно-с.
— А что вам страшно?
— Рабское состояние.
— Ну, с деньгами, да на оброке это не так страшно, как холопом в людской. Потом, как я слышал, и у крепостных какие-то права есть
— Никак нет-с. По указу Ее Императорского Величества от 1875 года мы, крепостные, лишены всех прав. За жалобу на помещика велено людей холопского звания наказывать кнутом, и челобитных от нас не принимать.
— Ни хрена себе, век золотой, век Екатерины! — опрометчиво сказал я. — Это она что, после пугачевского восстания так озверела?
— После бунта-с, — поправил меня портной.
— А что Павел? Он же все супротив матушки делает?
— Велено прикрепить к земле всех бродячих, кроме цыган.
— А выкупиться можно?
— Всех отпущенных холопов приказано вновь прикрепить к помещикам.
Я смутно помнил по школьной истории, что Александр, придя к власти, провел кое-какие реформы, ослабившие крепостнический гнет.
— Вы знаете, мне кажется, года через два-три будет маленькое послабление…
Фрол Исаевич смотрел на меня ждущими, верящими глазами.
— А относительно воли, ваше благородие, ничего?
Я отрицательно покачал головой.
— Вам не дожить, разве что внуку.
Котомкин поверил и понурился.
— А почему вы меня об этом спрашиваете? Правду за правду.
— Так посыльный про вас всю дорогу говорил. Приехал, мол, к барину в гости, простите великодушно, нечистый, огонь из пальца добывает, мертвых оживляет. Я бабьим сказкам не верю, но как вас самолично увидел, подумал, что не от мира сего человек. Решил, спрошу, за спрос голову не снимут…
— Может быть, я и не от мира вашего, спорить не буду, только никакого отношения ни к черту, ни к Богу не имею. Можете за свою душу ни бояться. Правда, лечить немного умею.
Мы помолчали.
— Да я и не боюсь, — серьезно сказал портной. — Черти такими не бывают. Так вам что сшить надобно?
Вопрос получился простой, но на засыпку. Я не имел ни малейшего представления, о том, что носили в XVIII веке.
— Как насчет камзола? — спросил я, вспомнив название старинной одежды.
— Изволите желать придворный?
— Нет, ко двору я пока не собираюсь, мне что-нибудь попроще.
Я вспомнил, что гоголевский Чичиков носил фрак «брусничного цвета с искрою», а потом сшил новый, «наварского пламени с дымом». Только жил он позже, в двадцатые годы следующего века. Я попытался вспомнить портреты Державина или Фонвизина, но в голове было пусто и свободно: какие-то пышные галстуки, а более никаких ассоциаций.
— Вы знаете, Фрол Исаевич, я отстал от российской моды и не знаю, что нынче носят в провинции, — решил я переложить проблему на плечи специалиста. — Мне бы что-нибудь повседневное, чтобы не бросаться в глаза.
— Ну, может быть, сюртук и панталоны? — спросил портной.
— Вот и хорошо, пусть будет сюртук.
— Какую материю предпочитаете?
Это для меня было еще сложнее покроя. Откуда мне знать, какие у них здесь материи?
— Ну, что-нибудь такое, качественное, неброских тонов, — выкрутился я.
— Темное предпочитаете или светлое, ваше благородие?
— Не то, чтобы темное, но и не очень светлое, — задумчиво ответил я, воспользовавшись вкусом Петра Ивановича Чичикова, уважавшего неопределенность. — Вы, голубчик, сами сообразите, я вам доверяю. Мне нужно платье, что бы крестьяне меня чертом не считали, и дворяне не шарахались. Подберите что-нибудь скромненькое и со вкусом.
Фрол Исаевич понимающе кивал головой. Потом поднял новые проблемы с отделкой и пуговицами. Вслед за тем мы долго обсуждали фасон рубашек: не то чтобы партикулярные (что это еще такое?), но и не очень военные. С бельем я покончил довольно быстро, заказав два «дворянских» комплекта и отказавшись от любых обсуждений фасонов.
Как и всякий специалист, тем более русский, портной обожал поговорить на профессиональные темы, ставящие непосвященного в нелепое положение: или со всем соглашаться и кивать, или спорить, не понимая, с чем.
— Стежки изволите предпочитать двойные или одинарные? — пристал ко мне Котомкин.
— Делайте двойные.
— Так толсто будет.
— Тогда одинарные.
— А не куце ли станет глядеться?
После решения теоретических вопросов, начались обмеры, с постоянными отвлечениями на особенности пошива моей необычной одежды, продолжающей производить на Фрола Исаевича шоковое впечатление. Я и сам, можно сказать, впервые в жизни обратил внимание на строчки, оверлоки, отделку петель и т. п. Представить, что все это с таким же качеством можно сделать вручную, было невозможно.
