девяносто третьем году жизни скоропостижно скончался почетный председатель Союза
писателей СССР, дважды герой социалистического, лауреат Ленинской премии и
премии "Штурм унд Дранг" Веймарской Литературной Академии им. фон Гете, депутат
Верховного Совета СССР 3, 4 и 5-го созывов, член Президиума Всесоюзной
культурно-патриотической организации "Память", великий русский писатель Аркадий
Петрович Гайдар… Имя Гайдара присвоено его родному городу Арзамас, новой
монументальной площади в Красносельском районе Ленинграда и малой планете N 60
019…"
— Да, это конец целой эпохи!
— Нет, целой эры!
— А его сын — этот самый Тимур — он работает в каких-то ветеранских
организациях?
— Да, он второй секретарь ветеранов Дальневосточной войны.
— Слушайте, — спросил после некоторого молчания я, — а стипендия за сентябрь нам
полагается?
— Руслан мне сказал по секрету, что будут выдавать уже в Благовещенске.
— А вообще сколько это продлится? Нас часом не мобилизуют?
— Пустяки! Пугнем желтопузых хорошенько — и по домам.
— А вот ты, Андрей, что возьмешь в качестве трофея, когда мы завоюем Маньчжурию?
— Я возьму дочь маньчжурского императора в жены, — ответил Титомиров.
— Постой, если маньчжурскому императору шестьдесят лет, то его дочери по самым
оптимистическим расчетам…
— Нет-нет, она наша ровесница. Как же: единственная наследница харбинского
престола!
— Так бы и говорил: "Мне нужен маньчжурский престол".
— Да бросьте вы это, — поморщился бригадир. — Гарнее наших европейских девчонок
во всем свете нет. Скажу вам по секрету (мой дядя работал в нашем торгпредстве в
Тебризе, так он говорил), что ото всех этих азиаток ужасно пахнет, и вовсе не
гормонально.
(Плохо, что я никак не могу узнать имени нашего бригадира. А как его спросить,
если я — то есть Вальдемар — знаком с ним уже пять лет, и он, по своей
всегдашней рассеянности, забыл мне его представить.)
— Ну, это с непривычки, — возразил Титомиров.
— Нет, правы немцы: нет прекраснее белого человека.
— Да ты сам наполовину немец.
— И очень горжусь этим! Германия — столп мировой цивилизации, исчезни она, и мир
деградирует за пятьдесят лет.
— Что это за станция? — прервал его Борис. За окном уже мелькали кирпичные
строения.
— Должно быть, Канск.
Миниатюрная станция была забита народом. Станционный служащий в темно-вишневом
мундире повез на автокаре длинный выводок вагонеток с почтой. Я и Борис купили у
перронщиц несколько крупных кедровых шишек и миниатюрный бочонок с медом. Ветер
веял холодом ранней зимы.
— Кстати, — спросил меня Борис, — тебе никогда не казалось, что за несколько
недель можно прожить несколько лет, в смысле растяжения времени?
— Кстати, о времени! Мой дядя, не тот, который командует крейсером, а тот, что
заведует кафедрой генетики в Кенигсберге, рассказывал мне удивительную вещь.
Меня прервал отрывисто рявкнувший где-то впереди тепловоз, и мы заторопились к
трапу вагона. В купе недоставало Титомирова, и он появился, уже когда поезд
тронулся. В руках он держал трехлитровую банку с пенистой жидкостью квасного
цвета.
— Что есть сие?.. — поинтересовался я.
— "Ист даз бер", — в тон мне отчеканил Андрей. — Местное пиво домашней
выделки… Пахнет вполне прилично, — добавил он.
— А я уж думал, это квас.
— М-да, — резюмировал бригадир, — знаете анекдот о квасном патриотизме и
сивушной космополитизме?
Ему никто не ответил.
— Вы читали Ремарка? — осведомился я после некоторой паузы.
— Ремарка? — переспросил бригадир.
— Я читал его "Триумфальную арку", — ответил Титомиров.
— О ней я и говорю. Ты посчитал, сколько они там выдули водки, выкурили сиганет
и вылакали кальвадоса (французский вариант бормотухи)? Теперь, если поделить это
количество на душу медленно растущего французского населения, становится ясно,
почему французы всегда проигрывают войны с Германией?
— Ладно, раз уж мы собрались завоевывать Китай, то и пить это пиво будем
по-китайски.
— Это как?
— Очень похоже на грузинские тосты. Каждый должен рассказать какую-нибудь
достопамятную историю, и все, как только он закончит, залпом осушают бокалы.
Опоздавший рассказывает следующую историю.
Пиво было разлито в "бокалы" — картонажные стаканчики, и я вызвался первым (это
вполне соответствовало темпераменту моего двойника, который в это время уже
любовался Южным Крестом на бурском небе).
— Директор Эрмитажа академик Орбели (дело происходило в середине тридцатых), — я
рискнул открыть, скорее всего, неизвестную для них страницу советской истории, —
открыл в Эрмитаже роскошную выставку на грузинские темы, а сам уехал за
границу…
— Насовсем?
— Нет! Когда он вернулся, как раз убили Кирова, и его вызывает инструктор
ленинградского обкома и спрашивает: дошло до нас…
— Ну, прям, гоголевский стиль!
— Дошло до нас, что вы в вашем музее даете приют разным махровым дворянам и
прочей контре. "Да какие это дворяне?!" — возражает Орбели. — "У них одно-два
поколения дворянства! Вот я — царского рода в одиннадцати поколениях!"
— Надо думать, они больше не встречались, — резюмировал Титомиров. Он же
рассказал следующую историю.
— Вы когда-нибудь видели вблизи эсэсовскую форму? (Все энергично закивали,
особенно я). Когда у нас снимали фильмы о немцах, актеры с большой неохотой
снимали после съемов эти доспехи, а чтобы наши люди не выглядели рядом с немцами
штатским мальчиками на побегушках, в 45-м году мы ввели свою униформу по типу
дореволюционной. А эсэсовскую форму разрабатывала в двадцатые годы
германо-американская дизайнфирма "Баухауз".
Какие-то размышления помещали рассказчику первым осушить "бокал", и оп
заколебался, припоминая следующую историю:
— Хотите такой анекдот: беседуют два еврея. Один говорит: "Дядя, я хочу жениться
на Розе" — "Зачем тебе Роза. Женись лучше на Сарре" — "Дядя, что ты?! Она старая
и кривоногая" — "А вот представь, женишься ты на Розе. Ты знаешь, какие у нас
дороги! Она переломает себе все ноги. Ты знаешь, какая у нас медицина! Ноги у
нее так и останутся кривыми. А так на всем готовом!"
Мы с Титомировым снова вышли в тамбур. Метрах в пятидесяти от железнодорожного
