мечтательным, то задумчивым, то хмурым. Беляев рассказал мне в общих чертах что там написано, поэтому вскрывать и читать я не стала – неэтично как-то. И теперь «читала» по лицу Шурки содержание письма.
Дочитав письмо, Шурка вытерла слёзы и тихо спросила:
– Какой он?
– Красивый. Импозантный. Видный мужчина, – безжалостно ответила я. С каждым моим словом плечи Шурки опускались всё ниже и ниже.
– Семья у него есть? Дети?
– Жена, Аделаида Викентьевна, лет пятидесяти, красивая, ухоженная женщина. Блондинка, – сказала я.
Шурка грустно посмотрела на свои огрубевшие руки и ничего не ответила.
– А из детей только я. Он же только тебя всю жизнь любил.
– Ладно, – после долгого, тягостного молчания сказала мать. – Живи своей жизнью, Лида. Ты вся в отца. Наверное, поэтому я тебя так не люблю.
Хоть я и не была Лидой, но мне от этих слов стало не по себе.
– А отца хоть любила? – спросила я, лишь бы заполнить тягостную паузу.
– Любила, – кивнула своим мыслям Шурка, – я и сейчас его люблю.
– Так почему же меня не любишь?
Шурка не ответила.
Мы так и стояли молча, обдуваемые злым ветерком, не чувствуя холода. Она о чём-то думала, о своём, далёком-далёком. А я не решилась прервать эти её мысли. Последние слова не были ещё сказаны. Мне нужно было удостовериться, что эта женщина теперь точно уйдёт из моей дальнейшей жизни навсегда и оставит меня в покое.
Нашу тягучую паузу неожиданно нарушили.
– Лида! Скобелева! – со стороны поворота к нам по обочине дороге, разбрызгивая грязь бежала женщина. Я присмотрелась. Пока она совсем не приблизилась, я не могла понять, кто это. Сперва подумала, что Лариска, но эта была гораздо толще.
Приблизившись почти вплотную, женщина воскликнула:
– А мне мой говорит, гля, к Шурке Лида приехала! А я потом смотрю – точно, твоя ж машина!
– Чего тебе? – нелюбезно буркнула лидочкина мать.
– Шура, а ты что, плачешь? – от жадного любопытства глаза тёти Зины (а это была именно она, просто в фуфайке и платке я её не узнала). – Случилось что? Где Степан?
– Дежурит сегодня на бойне, – ответила Шурка. – Чего хотела?
– Да я спросить хотела только, – дородная тётя Зина всё никак не могла отдышаться, – ты когда обратно в город собираешься, Лида?
– А твоё какое дело? – вызверилась Шурка, не дав мне ответить.
– Да надо Ростику мешок картошки и кое-каких харчей передать. Они там, в общежитие, уже всё подъели, – объяснила тётя Зина, – так я подумала, чем тащить всё на автобусе, можно же машиной, раз Лида всё равно в город едет.
– Я не подниму мешок картошки, – дипломатично ответила я, – да и нету у меня сейчас времени ездить, общагу ихнюю искать.
– Ничего страшного! Я же с тобой поеду, – «обрадовала» меня тётя Зина, – мне всё равно в городе надо по делам пару дней побегать, как раз поночую у тебя и всё порешаю. Ты же меня до сберкассы подкинешь днем и потом в зубную поликлинику, и ещё в «Заготзерно»?
Мне эта беспардонность вконец надоела, и я с наивным видом брякнула, обращаясь к лидочкиной матери:
– Тётя Зина хочет, чтобы я в своей квартире Ростислава прописала.
– С хрена ли? – упёрла руки в бока Шурка и враждебно уставилась на тётю Зину.
– Чтобы потом разменять квартиру на меня и Ростислава, – наябедничала я.
– А ху-ху ты не хо-хо? – заверещала Шурка и ткнула Зинке прямо под нос две фиги.
– Ну ты и дурища, Лидка, – Зинка бочком, бочком, пятилась подальше от разъярённой Шурки.
Отойдя на безопасное расстояние, она злорадно добавила:
– Не зря тебя в дурке столько раз держали!
Шурка заорала благим матом, схватила ком болота и метнула в Зинку. На фуфайке расплылось грязное пятно.
– И дочурка дура набитая, вся в мамашу!
Шурка бросила ком опять, правда на этот раз промахнулась.
– Идиотка! На! Любуйся! Вот тебе срака! – заверещала Зинка, отбежала подальше, куда невозможно было добросить грязь, сняла штаны и показала нам рыхлую белую задницу.
– Ты хоть бы подмылась, чушка! – обидно расхохоталась Шурка и опять швырнула грязь.
Но Зинка уже унеслась.
– Ты же не прописала его? – подозрительно глядя на меня, тревожно спросила Шурка.
– Нет, конечно, – ответила я, – таких желающих из нашей деревни ого сколько. У меня столько квартир нету, вас всех прописывать.
– Не пускай её больше в дом, – велела мне лидочкина мать, – а я с ней еще разберусь.
– Я планирую переехать в Москву и разменять обе квартиры на одну, там отец обещал помочь, – сказала я. – Так что никого я прописывать не буду, ни Ростислава, ни Лариску.
– Ладно, Лида, – устало сказала лидочкина мать, под глазами у неё залегли тени, плечи ссутулились, казалось, она постарела лет на десять, – езжай, делай своё счастье. А мы тут уж сами как-нибудь…
Мне её на миг даже стало жалко, но я не повелась на эти манипуляции.
– Хорошо, – просто сказала я.
– Ты возле отца будешь? – напоследок спросила она.
– Да.
– Скажи ему, что я его не забыла, – тихо сказала мать, махнула рукой и, тяжело ступая, пошла в дом.
А я порулила к дому Лариски.
У Ларискиного дома грязи хоть и было чуть поменьше, но всё равно – пока доехала, настроение испортилось ещё больше – машину забрызгало так, что мыть придётся теперь долго.
Подъехав к воротам, посигналила.
К моему удивлению, из дома вышел Витёк, а не Лариска. Был он заспан, сто лет небрит, всклокочен, старые треники обильно пузырились на коленях, а залатанную фуфайку, видимо впопыхах, он набросил прямо на голое тело.
Но при этом он был абсолютно трезв. Хоть на лице красовались следы злоупотребления спиртным.
Я вышла из машины.
– О! Лидка! – удивился он, – а ты чего к нам?
– Нельзя? – усмехнулась я невесело.
– Да просто я не думал…
– Лариска дома? – прервала я его бормотание.
– Не, она к Гальке ушла. Это надолго, ты ж её знаешь.
Я знала.
– Ладно, значит, не судьба, – сказала я, – тогда пока, я уехала.
Я уже развернулась идти к машине, как Витёк вдруг окликнул меня:
– Погоди, Лидка.
– Чего тебе? – нелюбезно ответила я.
– Пока Лариски нету, давай поговорим.
– О чём нам с тобой говорить, Витя? – удивилась я.
– Я хотел тебе сказать, что не обижаюсь на тебя, – выдал Витёк.
– Да мне как-то по-барабану, обижаешься ты там или нет, – немного изумлённо усмехнулась я, – ты вон не особо задумывался, когда женился на Лариске – обижаюсь ли я.
– Да, нехорошо получилось. Ты меня прости, Лида, сам не знаю, что на меня тогда нашло, – покаялся Витёк, –
