— Я его не осуждаю, — продолжал Вильбоа. — Тогда, года два назад, трудно было еще разобраться. Помню, в мае 92-го к Жоржу зашел Пьер Верньо, так они до утра спорили, что лучше — республика или монархия. Жорж вдвоем с Камиллом защищали Его Величество буквально с пеной у рта. А с Барбару я и сам дружил. Да и кто с ним не дружил! Вот Андре Шенье…
Невольно вспомнился разговор с гражданином Огрызком. Я усмехнулся.
— «Уйду, уйду я вдаль искать себе обитель! Приют, где жизнь моя смирит свой буйный бег…»
— «…Могилу, где мой прах найдет себе ночлег», — негромко закончил Шарль. — Звучит страшновато — особенно теперь. Прямо-таки о наших с вами делах…
Я молча кивнул, не желая развивать эту тему. Да, не всем дано даже это. Не всех пускают на серое близкое небо…
— Я вас расстроил? — удивился Вильбоа. — Помилуйте, гражданин Люсон, сейчас Альфонсу ничего не грозит. По крайней мере, пока.
Я вновь кивнул, собрал бумаги и молча встал. Вильбоа проводил меня внимательным взглядом, но ничего больше не сказал. И мне вдруг показалось, что этот парень о чем-то догадывается. Почему бы и нет? Если даже отставной бриссотинец д'Энваль смог что-то разглядеть своими близорукими глазами…
Уже уходя, я внезапно обернулся и задал вопрос, который давно не давал мне покоя.
— Гражданин Вильбоа, — начал я, пытаясь найти правильные слова, — вы — человек достаточно влиятельный…
— Я? — Темные глаза удивленно мигнули. — Помилуйте…
— Не все дружат с Демуленом. Не все называют гражданина Дантона Жоржем. Могу предположить, что вы — член Якобинского клуба…
— С момента основания, — парень горько усмехнулся. — Кажется, понял, можете недоговаривать… Вы хотите спросить, почему я не смог спасти Мишель?
Да, я хотел узнать именно это. Получалось что-то страшное, поистине невозможное — Вильбоа дружил с теми, кто убил его любовь!
— Вы, похоже, не очень разбираетесь в здешней кухне, гражданин Люсон…
— Пожалуй, — не выдержал я. — Зато могу сказать что это кухня — адова!
— Можете не декларировать свои политические симпатии, — вздохнул он. — Я — человек наблюдательный, и давно заметил, какого вы цвета… Мишель поступила очень неосторожно. Она играла главную роль в «Памеле» Невшато. Именно за эту постановку Театр Нации…
— Королевский театр, — вновь не сдержался я.
— Да, бывший Королевский театр был закрыт решением Комитета общественного спасения. Это же решение предусматривало арест всей труппы. Освободить Мишель, даже временно, до суда, мог тоже только Комитет гражданина Робеспьера. Ни Камилл, ни Жорж… гражданин Дантон… в этот Комитет не входят. Более того, у гражданина Дантона сейчас скверные отношения с… Не буду уточнять. Я кивнул, вспомнив задушевные беседы с гражданами Вадье и Амару.
— Жоржа обвиняют в «снисходительности». Жоржа! Того, кто взял Тюильри! Поэтому мы решили подождать — суд должен быть не скоро. Но при обыске у Мишель нашли письма ее брата, он сейчас в Лондоне. Письма были, признаться, очень откровенными. А дальше — просто. Следователь доложил в Комитет, тот проголосовал за немедленный суд. Все случилось быстро — за несколько часов, мы просто не успели вмешаться. Ну, а из конторы гражданина Фукье де Тенвиля вырваться сложнее, чем из упомянутого вами ада… Камилл бросился к Робеспьеру, они ведь друзья детства. Но даже Робеспьер не может отменить приговор…
— Даже он? — поразился я. — Да что же за порядки в вашей преисподней?
— Знаете, гражданин Люсон, — усмехнулся Шарль, — я рассказал о вас Камиллу — несколько дней назад. А он мне и говорит: «Ск-кажи своему спасителю, чтобы уносил н-ноги! Д-добрые патриоты его след в-взяли…» Признаться, не знал, как вам и рассказать…
— Ноги уносить? — хмыкнул я. — Не дождутся! Итак, подписи Робеспьера мало…
— Мало даже решения Комитета спасения. Нужны подписи Вадье, Робеспьера и прокурора Шометта. А с Шометтом столковаться не легче, чем с Эбером, будь он трижды неладен!.. Имей я хотя бы дня два, то просто попытался бы устроить ей побег. Но приговоры приводятся в исполнение в течение двенадцати часов… Поэтому отнеситесь к предупреждению Камилла серьезнее…
— За предупреждение — спасибо, — кивнул я. — Только гражданину Демулену тоже стоит подумать. Помните сказку про ученика чародея?
— Камилл употребил другое сравнение, — Шарль зло усмехнулся. — Месяц назад он сказал Жоржу: «Мы с тобой вырастили свинью. Свинью, жрущую своих детей…»
Я развел руками — поистине, лучше не скажешь.
— Гражданин Люсон!
В голосе звенел металл. Услыхав такое, хотелось замереть на месте с поднятыми руками. Но я лишь хмыкнул и не спеша обернулся.
Гражданка Тома была бела от гнева. Стекла очков сверкали, как зеркала, которыми Архимед сжег римский флот.
— Между прочим, я сплю по шесть часов в сутки. Утром я занимаюсь больными, а вечером — покойниками. И если вы не хотите, чтобы я занялась вами утром, придется перенести это занятие на вечер!
Меня подстерегли аккурат у входа в заведение гражданки Грилье. Доктор Тома сидела на козлах небольшой коляски, сжимая в руке длинный кнут. В первый миг показалось, что кнут предназначен исключительно для моей скромной персоны.
— Я жду вас целый час, гражданин Люсон! За этот час я могла бы принять пятерых больных! Все, поехали-и только посмейте спорить!
Конечно, спорить я не решился. В таких условиях самый строгий военный устав рекомендует безоговорочную капитуляцию.
Мы ехали долго, но все мои попытки завести разговор игнорировались, если не считать ответом посвистывание кнута над головой бедной лошади.
Наконед слева показалось огромное здание с белыми коринфским колоннами и широкой мраморной лестницей. Гражданка Тома дернула вожжи, изрекла: «Стой!» и, пока я рассуждал, кому это сказано — мне или лошади, — быстро спрыгнула вниз.
— Вам что, Франсуа Ксавье, особое приглашение требуется?
Я не стал ждать упомянутого приглашения и без ропота проследовал вверх по лестнице, после чего был отведен на второй этаж. У двери я хотел поинтересоваться, куда мы попали, но гражданка Тома ограничилась тем, что подтолкнула меня в спину. Толчок вышел изрядный.
Я очутился в комнате, где меня первым делом приветствовал улыбающийся скелет, греющий свои кости у окна. Другой скелет, правда, обтянутый кожей и одетый в черный костюм, сидел за невысоким столом, заваленным бумагами и человеческими костями. Увидев меня, скелет в черном встал. Я не удивился, если бы последовало радостное замечание о вовремя прибывшем обеде, но вместо этого услыхал негромкий, слегка дребезжащий голос:
— Вы га-асподин Люса-ан? Пра-аходите, па-ажалуйста. Здесь кушетка, присаживайтесь…
