Андрей Макаревич
Нам уготовано, мальчик мой,
Лёгкое это бремя —
Двигаться вверх по одной прямой,
Имя которой — Время.
Памяти с ней не совладать.
Значит — нам повезло…
Время учит нас забывать
Всё — и добро, и зло…
Встречи, прощанья — какое там!
Даже не вспомнить лица…
И только вещи, верные нам,
Помнят всё до конца.
Помнят всё до конца…
Помнит лодка причал, а весло
Помнит воду реки…
Помнит бумага перо, а перо
Помнит тепло руки…
Стены и крыша помнят людей,
Каждого — в свой срок…
Помнит Дорога ушедших по ней,
Помнит выстрел курок…
Только проносится день за днём,
Значит — не пробил час…
Вещи тогда молчат о своём
И не тревожат нас…
Могут проснуться они летним днём
Или среди зимы,
Чтобы напомнить нам обо всём,
Что забыли мы…
* * *
Девчонки оставили после себя в бане чистоту и порядок с остатками пара, кото-рый некоторые любители начали тут же нагнетать вновь и преуспели в этом (дверь мы поленом закладывать не стали, хотя в предбаннике девчонки стирали наши и свои вещи).
Я сам парилку всегда терпеть не мог. В ней у меня возникало ощущение, что уши плавно сворачиваются в трубочки, из которых со свистом начинает выходит пар. Я за-бился в уголок и занялся тем, для чего всегда использовал баню — мытьём, хотя чан с го-рячей водой приходилось искать на ощупь. Похоже так же, что кто-то озаботился над-рать берёзовых веников, а когда такая штука оказывается в руках у некоторых товари-щей — в них пробуждаются садистские наклонности. Я уже имел возможность в этом убедиться.
К счастью, пятнадцати парням в банной пристройке было тесновато, не развернё-шься, что и ограничивало творческую свободу. Поэтому всё шло спокойно. Даже веника-ми пользовались лениво-индивидуально, по временам передавая их из рук в руки, как фляж-ку со спиртом где-нибудь в окопах. Кто-то высунулся в предбанник и доложил, что дев-чонки ушли — несколько человек тут же выбрались наружу, но большинство остались си-деть, отдуваясь и вяло болтая. Я, почувствовав, что жара отхлынула, перебрался на од-
96.
ну из лавок и постарался окончательно расслабиться. Нет, а ведь и правда — почему бы не зазимовать тут? Назовём нашу стоянку Москвой, будем дружить домами с этими соседями, сколько их тут?..
— Вадим! — с усилием выбрался я из дремоты. Он обнаружился рядом со мной. — Слу-
шай, — сказал я, подталкивая ногой облезший веник, — завтра возьми человек пять и сходи туда… ну, к тем, которые подальше, на юго-запад.
— А ты, соответственно, пойдёшь к тем, кто поближе, — проницательно заметил
Вадим.
— А то как же, — я зевнул и как следует потянулся. — Должны же у меня быть привиле-
гии… Спецпаёк там, путёвка на курорты… Желтые штаны. Всё такое.
— Орден Сутулого с закруткой на спине, — добавил Вадим. — Ладно. Схожу, только выс-
плюсь.
— Это хорошее намерение, — я начал отжимать волосы. — Полотенчико не помешало
бы… Ладно, как ты говоришь. Пойду я. Старость — не радость. Ещё и петух не кукаре-кал, а уже в постельку охота…
Я прошлёпал по полу к выходу, осторожно высунул нос. Точно, в предбаннике никого не было, как, впрочем, не было и нашей одежды. Зато лежала стопка одеял. Замотав-шись в одно, я вышел наружу.
Выстиранные вещи были развешаны на краю крыши. Я хмыкнул и направился к бал-ку, в окнах которого уже не было света.
* * *
Тоненько дребезжало в оконной раме стекло. Ну и ветер дует, сонно подумал я. Ну и ветер свищет, ну и пурга… Вот странно — неужели замазка так поотваливалась? Я по-возился и открыл глаза.
Ну конечно. Низкий серый потолок балка нависал надо мною. А дребезжала щепа в двери — открытая дверь медленно ходила туда-сюда, цепляя трухлявый полог.
Кругом паркетом спали наши. Слышно было, как кто-то тяжело дышит, кто-то бормочет и ворочается во сне… Так, а?.. Точно — Танюшки не было.
Я сел и, зевнув, отпихнул одеяла. Было прохладно. Переступая через спящих и пыта-ясь дремать на ходу, я потащился к двери. Просто так — ясно было, что Танюшка отош-ла в кустики. Ну а я постою на крыльце. Потом, может, тоже туда схожу. И можно будет поспать ещё часа два.
Крыльцо — покосившееся и широкое — было влажным и холодным от росы. Меня не-много зазнобило, но я спустился на нижнюю ступеньку. В молочно-белую от росы траву наступать не хотелось, она была ледяной даже на вид.
— Пст-пст-пст! — услышал я шипение откуда-то сбоку, повернул голову и увидел Танюш-ку. Она стояла шагах в двадцати от меня, чуть сбоку, около кустов и, не глядя на меня, ожесточённо махала рукой, вглядываясь куда-то в зелень.
— Ну что там? — проворчал я, но негромко. И забеспокоился — мало ли что она там уви-дела?! Я наступил в траву и, передёрнувшись, зашагал к Танюшке.
— Тебя не дозовёшься, — недовольно шепнула она, когда я оказался рядом. — Не стучи зу-бами, спугнёшь.
— Кого?! — ошалел я. Танюшка вытянула руку:
— Смотри, собака.
Я посмотрел и удивился, как сразу не заметил собаку. Она и правда была — я видел мощный куцехвостый зад, мохнатые ляжки… Здоровенная псина чего-то возилась в кус-тах, урчала, потрескивала ветками… Люди близко! Та-ак, это хорошо или плохо?.. Мо-жет, эти пчеловоды в гости явились?
Но я не успел додумать эту мысль. Мне внезапно стало жарко — так, словно я шаг-нул в парилку, которую не мог терпеть. Огромная собака… не просто огромная — непред-ставимо огромная, со странным окрасом…
97.
В горле у меня засел плотный комок. В трёх шагах от нас возился среди дикой мали-ны здоровенный бурый медведь. Довольный жизнью и счастливый.
Толкнуть Танюшку к балку. Там ребята, там ружьё… Главное, чтобы она не зауп-рямилась, бежала изо всех сил. Я тоже побегу, но не сразу. Может быть, успею добеж-ать, а если нет… он отвлечётся нам меня, и у девчонки будет время убежать. Вот что главное. А там, может, ещё и мне повезёт.
— Тань, — я положил ладонь ей на плечо и приблизил свои губы к её уху, — это не собака. Это медведь.
Сказать "беги" я уже не успел. Медведь начал поворачиваться…
…Я никогда не слышал, чтобы Танька визжала. Ни-ког-да. Ни на Земле, ни здесь. Если становилось очень страшно, она закусывала губу, сужала губу — и всё.
Она и сейчас не завизжала. Звук, который она издала, рождался где-то в ультра-звуковом регистре и уходил в инфразвуковой. Но на этом отрезке от звука затряслись ставни балка, а я присел, не понимая, что происходит и на том я свете — или ещё на этом?
Медведь тоже реагировал странно. Подскочив на всех четырёх лапах, он громко и испуганно рявкнул, собрался в комок и, словно брошенный с горы валун, с треском, хрустом и грохотом покатился через кусты, не разбирая дороги и легко переламывая деревца тол-щиной в две руки.
