Михаил четко подошел к командиру батальона, чуть пригнувшись, старая партизанская привычка, и доложился о прибытии. Его цепкий взгляд сразу выделил в штабе незнакомца, подтянутого старшего лейтенанта в форме госбезопасности. На душе у Миши сразу похолодело. Но он стоял смирно. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Товарищ старший лейтенант желает с вами поговорить, — на сержанта смотрели по-отечески добрые, но волевые глаза комбата. — Мы вас оставим наедине. Поговорите. Пойдем, капитан, — он обратился к начштабу батальона. — Перекурим.
— Нет-нет. Я вас не буду беспокоить, товарищи военные, — заспешил особист. — Оставайтесь на месте. А я поднимусь с сержантом наверх. У вас кругом прекрасная березовая роща, как будто на дачу попал.
Майор хмыкнул в усы: — Как скажете. Вам виднее. Сержант! — обратился он уже к Дедушкину, — поступаете в распоряжение старшего лейтенанта, — и пристально, словно прощаясь, посмотрел тому в глаза…
Было ранее утро. Майское солнце только, только начало отдавать природе свою космическую энергию, обещая не по-весеннему теплую погоду. Мириады капелек росы, сверкая, весело перешептывались между собой на траве и зеленых листочках молодых берез. Воздух – не надышаться. Необычайная тишина. Красота необыкновенная. Но на душе у Миши было неспокойно. Сон пропал сразу.
— За мной! Не отставать, сержант, — не поворачиваясь назад, бросил тому офицер и скорой походкой направился в глубину рощи.
"Куда меня ведет этот старлей, похоже особист из армии", — тревожные мысли, иглами покалывали сердце и болезненно отдавались в душе Михаила с каждым его шагом. Он сильной упругой походкой с автоматом ППШ на плече шел, не отставая от офицера. Тот явно спешил. Но идти пришлось недолго. Буквально через двести метров по роще они вышли к дороге. Там стоял армейский «Виллис».
— С машиной все нормально? — спросил офицер у водителя-сержанта, на груди которого красовалось несколько медалей.
— Все в лучшем виде, товарищ старший лейтенант. Доедем хоть до Берлина.
— До Берлина пока рановато, а вот в сторону Журавичей через Рогачев прокатимся, — с усмешкой сказал особист и по-хозяйски уселся на заднее сидение американского джипа. — Присаживайся и ты, сержант, не стесняйся. Говорить будем в дороге, время не ждет.
При упоминании Журавичей, Миша вздрогнул, лицо его чуть посерело, но он постарался не показывать своего волнения, усаживаясь рядом со старшим лейтенантом. В голову пришла первая мысль: «Что-то случилось с родными, с мамой».
— Не волнуйся, Дедушкин, с матерью все в порядке, — самодовольно проронил офицер, как будто прочитав мысли Михаила. — Трогай, Николай.
От линии фронта до Рогачева ехали молча и недолго, километров пятнадцать. Водитель умело и лихо крутил баранкой, оставляя позади тыловой транспорт. Офицер курил и иногда с интересом посматривал на Михаила. Тот старался сидеть спокойно, однако это ему удавалось с большим трудом. Особист, машина, дорога, неизвестность одновременно тревожили его и давали повод выплеску в кровь новых порций адреналина. У Миши начал появляться повышенный интерес к предстоящим событиям. А то, что они должны быть, он с каждым убегающим километром чувствовал все сильнее нутром. "Что-то молчит особист, — думал Михаил. — Выжидает, высматривает. Подождем". Лишь когда пересекли стратегически важный мост через Днепр, непомерно укрепленный и усиленный дополнительными огневыми точками, даже танками и артиллерией, как подметил математический ум Михаила, офицер повел с ним разговор.
— Дедушкин, — наконец обратился к нему офицер. — Вы уже догадались, почему вас вызвали с передовой и везут в сторону дома? Времени у вас было достаточно подумать.
Миша не предполагал, что беседа так начнется и в такой форме. С органами госбезопасности он встречался впервые. Поэтому он не сразу ответил. Он не знал, как надо отвечать. Сказать, что догадывался, значит иметь за собой дела, которыми заинтересовались, наконец-то особисты. Но таких дел он за собой не помнил. Сказать, что не догадывался. Значит, быть неискренним. Ведь он им для каких-то целей понадобился. Миша даже заерзал на сидении.
— Не волнуйтесь, сержант, подумайте еще минуту, — офицер заговорил с ним почему-то на вы.
— Да я не волнуюсь, товарищ старший лейтенант. Просто я не знаю, как ответить.
— Вы перед нами чисты? Никакими делами не запятнаны?
— Вроде нет, товарищ старший лейтенант.
— Тогда будьте искренни и ответьте мне на следующий вопрос: От кого у вашей сестры Веры ребенок, девочка чуть более двух лет? — контрразведчик, развернулся к Михаилу, ухватившись рукой за дугу водительского сидения и, пристально посмотрел ему в глаза.
Миша почувствовал, как сердце его забилось чаще. На лбу выступило несколько капелек пота. Пальцы рук противно задрожали.
Он даже мысленно не мог представить, что услышит этот вопрос. Он предполагал услышать любые вопросы, связанные с партизанами, с боевыми действиями, с оценкой действий командиров и бойцов на передовой и дать на них исчерпывающие ответы. Но чтобы такое спросили?
Время шло, и нужно было отвечать.
— Так это она нагуляла от наших ребят, — вдруг просто ответил он и почувствовал, как его щеки стали наливаться краской.
— Каких именно ребят, товарищ сержант? Когда вы были в оккупационной зоне, — голос офицера завибрировал более жестко. — Может тех ребят, что партизан вешали и сжигали крестьянские хаты? Или эшелонами увозили белорусскую молодежь в Германию? А может тех, кто носил черную нацистскую форму и говорил: «Хайль Гитлер»?
— Да нет, из наших кто-то, местных, — глаза Миши забегали.
— Кто именно: Трофим, Потап, Степан или еще назвать несколько имен?
Миша был поражен осведомленностью гэбешника. Молодых хлопцев из поселков Поляниновичи и Заболотное по тем или иным причинам, оставшихся в немецкой оккупации, тот называл поименно. Вот так попался. Не выкрутишься у этого ужаки.
— Михаил! — тем временем продолжал беседу офицер, придержав фуражку, чтобы она не слетела, когда их подбросила на кочке. — Орденом «Красной Звезды» за какие заслуги вас наградили?
Миша растерялся. Он был подавлен. Он впервые за двадцать один год своей молодой жизни попал в такое неприятное положение. Он впервые солгал, притом чекисту. Он сам до конца не понял, почему. Просто так вышло. Возможно, сыграла потаенная жалость к Вере. Возможно племянница, Златовласка, как ее назвала Вера, так засела в сердце своей детской красотой и непосредственностью. Возможно, годами нагнетаемый страх перед органами НКВД заговорил его языком. Возможно, все вместе взятое.
Михаил крепко задумался над тем как ему отвечать дальше и не смотрел в глаза офицеру.
— Дедушкин! — вновь обратился к нему особист. — Вы не заснули, часом? Или вас укачала быстрая езда? — и он щелкнул пальцами у того перед носом.
— Что вы спросили, повторите? — сбивчиво проговорил Миша.
— Я спросил, орденом «Красной Звезды» вас наградили за какие заслуги?
— За взятие Рогачева, — несколько вяло, чуть помедлив, ответил он.
— А точнее.
— А точнее? — Миша немного воспрянул духом. Эта тема разговора его отвлекала от кричащей правды, которую придется, видимо говорить.
— Были сильные бои зимой, — с интересом вспоминал он. — Город несколько раз переходил из рук в руки. Очередную атаку повел сам командир батальона капитан Грицевец. От разрыва мины его убило. Ротный лежал раненый. Люди залегли. Немцы защищались яростно. Я поднялся и побежал вперед. За мной поднялись и другие бойцы. В общем, мы заняли тогда первую траншею, и засели там. Дальше поднялась за нами другая рота, которая закрепила наш успех. Вскоре немцев мы выбили из города окончательно.
— Так вы, я гляжу, отважный человек, сержант Дедушкин. Почти герой Перекопа. А мне лжете, как трусливый солдат. Вы же на учителя в институте в Витебске учились, даже преподавали в восьмых классах математику, а мне лжете, как второгодник-двоечник. Вы же партизанили два года. Ваша мать за это тяжело пострадала от фашистов, а становитесь на позиции пособника немцев. Как это понимать?
Миша молчал и был весь пунцовый. Он понял, что его зажали в угол и поставили ему детский мат. Дальше его обман будет расцениваться как предательство. Нужно было говорить всю правду. Ох, как произнести ее было нелегко. Правда казалась теперь такой давней, почти выдуманной, но так хлестко бьющей по его самолюбию. Она была его позором. Она была позором его семьи.
— Вы извините меня, товарищ старший лейтенант. Как-то само вышло. Я вам все расскажу, — Миша нервно теребил свою пилотку, которую держал в руках. Он снял ее сразу, когда поехали быстро, боялся что снесет ветром. Оглянулся по сторонам и, в который раз ему показалось, непомерно большое количество войск вдоль дороги, ведущей к Довску. Притом замаскированных противотанковых орудий и самоходных артиллерийских установок. Но об этом сейчас ему некогда было думать. Нужно было рассказывать горькую и неприятную правду. — Я вам все расскажу, — тяжело вздохнув, повторил он.
