Солдаты-истуканы молча и тупо воротили Новосельцева как малое дитя на стул. Из основательно разбитой губы комбата бежала тоненькой струйкой кровь.
Комбат попытался что-то сказать. Но у него получилось только нечленораздельное мычание. Он несколько раз с усилием покрутил головой и со стоном сделал подобие плевка. Кровяной сгусток вместе с выбитым передним зубом, оставив на грязной гимнастерке жуткий след, сполз змеей с дрожащих колен и, повиснув воздухе, опустился на пол отвратительным пятном.
Лобанов смотрел на комбата с состраданием. Но помочь ему сейчас ничем не мог. Он понимал безысходность его положения. Других свидетелей, кто знал «Арийца» у них не было и поэтому каждое новое слово о диверсантах приближало их поиск. Хотя методика допроса явно иезуитская.
В эту минуту дверь с шумом приоткрылась и в хату просунулась голова старшего сержанта Красильникова.
Товарищ майор! Товарищ майор! — взволнованно обратился он к стоящему посредине хаты Лобанову.
— Что ты кричишь как резаный! — повернулся к нему офицер. — Что случилось?
— Так это, к нам гости, — чуть не заикаясь, с испугом проговорил сержант.
— Какие еще гости, заходи, не трясись.
— Так вот они, уже тут, — и сержант еще шире раскрыл дверь и, прижавшись к печи, вытянулся по стойке «смирно».
В хату, властно переступив через порог, в начищенных до блеска скрипучих кожаных сапогах вошел среднего роста плотный военный в лампасах. Это был командующий 48-й армией генерал Романенко. За ним стояли, но пока не входили в хату несколько старших офицеров.
Майор Лобанов от неожиданной встречи с командующим армией побледнел, но не растерялся.
— Товарищи офицеры! — гаркнул он и четким шагом подошел к Романенко на доклад. — Товарищ генерал-лейтенант, отдел СМЕРШ проводит следственный допрос капитана Новосельцева.
— Оставить, майор. Я знаю только рядового Новосельцева, — глаза генерала горели яростным огнем. — Офицеры 48-й армии предателями не бывают. Где он? — и генерал во властной ему манере шагнул вперед. Майор еле успел отскочить в сторону.
Капитан Новосельцев при упоминании командующего хотел подняться со стула но, только охнув от боли во всем теле, остался сидеть. Его окровавленные глаза, встретившись с глазами командующего, выражали боль, надежду, но в особенности отчаянную злость на то, что он услышал.
«Я не предатель!» — кричали в эту минуту его глаза.
Генерал бросил на Новосельцева отчужденный взгляд и, не останавливаясь на нем, громко приказал:
— Сержант, ножницы! Срезать погоны!
— Не дам! — еще находил в себе последние силы комбат, рыча, пытаясь сопротивляться. Но в одно мгновение, удерживаемый за руки все теми, же истуканами-конвоирами, сержант Красильников острым ножом-финкой срезал офицеру погоны.
— Вот теперь другое дело! — ухмыльнулся генерал. — И вам легче будет вести допрос, — кивнул он головой рядом стоящему начальнику отдела СМЕРШ армии, — и Новосельцев будет разговорчивее.
— Вы ведете его дело, — генерал точно узнал в лощеном старшем лейтенанте госбезопасности следователя.
— Так точно, товарищ генерал. Следователь старший лейтенант Остапенко.
— Я смотрю, Остапенко опыта в работе вам не занимать. Действуете и кнутом и пряником. Смотрите, не перестарайтесь до суда.
— Понятно, товарищ генерал-лейтенант, — следователь чуть улыбнулся краешками губ. — Новосельцев, тертый калач.
— Хорошо. Как только с диверсантами разделаемся, дело Новосельцева должно быть передано в суд военного трибунала.
— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант.
— Теперь о главном. Это касается вас, — генерал жестко посмотрел в глаза майора Лобанова. Тот вытянулся и был весь внимание.
— Где находятся диверсанты, вы знаете?
— Уточняем, товарищ командующий.
— Что значит уточняем. Вы знаете или нет?
— Пока не знаю. Но жду с минуты на минуту донесения из групп поиска и захвата.
— Плохо работаете, майор. Пока вы ждете, враг не ждет. Он такое натворил сегодня у вас под носом, что расхлебывать эту кашу придется не только Новосельцеву, но и кое-кому покруче. Не попадите в этот список, майор.
Лобанов стал белее мела, но промолчал, ничего не сказав на вызов генерала. Только глубже набрал воздуха и замер.
— Я не хочу разбираться во всех тонкостях вашей работы, — продолжил говорить генерал, — это не мое дело. Но у Довска, по вашему докладу, сосредоточены истребительные танковые батальоны, перекрыты все дороги, ведущие из города к линии фронта. К этой операции подключился и генерал Горбатов. Это в его зоне ответственности. Так что капкан должен сработать. Ройте землю, трубите в трубы, но гоните эту волчью стаю туда. Вы поняли меня, майор?
— Да, товарищ командующий.
— Товарищ генерал-лейтенант! — в эту минуту к командующему спешно подошел его адъютант и, не дожидаясь возражений тихо, но четко доложил: — Вас вызывает «первый», он на проводе.
— Что? — недовольно повернулся к адъютанту генерал.
— Вас вызывает к телефону командующий 1-м Белорусским фронтом генерал армии Рокоссовский.
Романенко в одночасье напрягся и, сверкнув глазами на стоящих офицеров, приказал:
— Всем оставаться на месте. Я скоро приду, — и решительной твердой походкой удалился на улицу к машине связи…
Его уже ждал связист с поднятой трубкой.
Генерал доложился командующему фронтом и с минуту выслушивал, что тот ему говорил. Затем четко ответил:
— Флажки расставлены. День-два и капкан захлопнется, товарищ «первый».
— Я смотрю, вы неправильно меня поняли, Прокофий Логвинович, — с мягкой укоризной заметил тому командующий фронтом. — Вы заставляете меня вновь повторить сказанное о степени вашей ответственности и серьезности возникшей проблемы.
Романенко на мгновение вспыхнул. В трубке послышалось его нервное сопение. Но он быстро взял себя в руки и твердым голосом произнес:
— Завтра к исходу дня поднятый вопрос будет закрыт, товарищ «первый». Я вам лично доложу об этом.
— Вот сейчас другое дело. Не подведите меня, Прокофий Логвинович. Я надеюсь на вас.
— Не подведу, — угрюмо ответил Романенко.
— А что вы думаете делать с командиром батальона, попавшим так бесславно к врагу.
— Отдам его под суд военного трибунала. А там путь один.
— Я думаю надо поступить иначе, — Рокоссовский сделал паузу, как бы что-то вспоминая. Молчал и Романенко. Затем генерал армии кашлянул и спокойным голосом продолжил: — Я знал раньше в Забайкалье одного командира взвода по фамилии Новосельцев. Он был у меня на хорошем счету. Предполагаю, что это один и тот же офицер. Пусть нынешний искупит свой грех кровью в штрафной роте рядовым. Нам скоро нужны будут такие люди.
— Я возражаю, товарищ командующий. Его вина слишком очевидна.
— Перед войной моя вина тоже была слишком очевидной. И я находился в местах не столь отдаленных. А сейчас, как видите, разговариваю с вами по телефону.
— Тогда было другое время.
— Сейчас тоже другое время, — настоял на своем Рокоссовский. — Не возражайте. Жду завтра вашего доклада… — и телефон отключился.
15 мая 1944 года. На участке 48-й армии 1-го Белорусского фронта под Рогачевом.
— Дэдушкин? Где сержант Дэдушкин? — в траншею, вырытую в полный профиль, вспрыгнул молодой боец среднеазиатской национальности.
— А Бабушкин не подойдет? — придержал того за руку от падения веселый красноармеец с пышным чубом, выглядывавшим из пилотки.
— Нехорошо шутить с посыльным. Меня майора послал, — дернул тот свою руку и строго посмотрел на веселого красноармейца.
— Да ладно тебе, степной аксакал, не обижайся. Спит сейчас твой Дедушкин со своим отделением. С боевого охранения пришли. Может, табачком угостишь, служивый.
— Махра курить нельзя. Махра плохо. Майора вызывает Дэдушкин в штаб, одна нога здесь, другая там.
— Тогда понятно, — засмеялся солдат. — За поворотом налево в блиндаже найдешь своего Дедушкина.
— Солдата! Не обижай больше аксакала. Аксакал – это старейшина рода.
— Да ладно тебе, иди уж, боец…
— Куманзабаев я, рядовой Куманзабаев.
— Значит Кумысзабаев, — веселый красноармеец еще шире заулыбался и оглянулся по сторонам, ожидая поддержки. Но рядом в эту минуту других бойцов не было. Он хотел еще что-то сказать Куманзабаеву, но посыльный штаба, так и не поняв шутки, быстро скрылся за поворотом траншеи…
Через пятнадцать минут сержант Дедушкин, поприветствовав часового у блиндажа, где располагался штаб стрелкового батальона и, приоткрыв брезент, вошел в земляное убежище.
— А вот и наш лучший командир отделения, — встретил Михаила на пороге простуженный голос комбата. — Как видите, орденоносец, гвардеец. Все при нем. Подходи, сержант ближе, есть разговор.
