Минувшей ночью Кассандра увидела весь, до капельки, до последнего эпизодика — весь строй божественной поэмы. Она разучилась ненавидеть героя мирмидонян, теперь это был ее герой. «Ахилл…» — произнесла она раз сто перед сном. Страшный образ заслонил другого убийцу, долго будоражившего ее воображение — Геракла. Гектора Кассандра любила как живого человека, но эти — были выше жизни. Ахилл оказался выше жизни даже сейчас, после всего, когда Гектор мертв, а он, сын Пелея, жив.
Но проснувшись утром, Кассандра поняла, что ей немножко мешает жизнь Ахилла. Герой обязан погибнуть. Она любила его и желала ему смерти.
Смерть подчеркнет его величие, которое он сам может ненароком испортить.
Кассандра вышла на стену в том месте, что вчера Елена, и смотрела в том же направлении. Ее воспаленные глаза отдыхали, пока блуждающий взгляд впитывал целительную зелень рощи Афродиты.
— Довольно жаркое лето в этом году, вы не находите? — сказал Аполлон, бережно засовывая флейту за стебель малоизвестного горного растения, который покоился у него на бедрах, заменяя пояс и придерживая три листика спереди.
— И как они только убивают друг друга в такую жару… — согласилась Афродита.
— Смертных не понять. С другой стороны, когда им себя убивать? Я припоминаю, последний раз так жарко здесь было лет триста назад. На этом холме поселилось племя, человек пятьсот, ну тысяча… Вряд ли больше. И знаете, в чем-то было проще.
Аполлон наблюдал за Афиной, но та оставалась холодно-отстраненной.
— В общем, если вас интересует, что уготовила мойра Ахиллесу, то жить ему, совершенно незачем.
— То есть, ты советуешь…
— Я советую, Венчик, только учесть, что произойдет после гибели Ахиллеса. Его мать Фетида станет нимфой Посейдона, как мы решили на совете. Его отец Пелей вступит в тайные переговоры с Эгисфом, вы в курсе, кто такой Эгисф.
— Да, — ответила Афродита.
— Да, — подтвердила Афина.
— Пелей попытается использовать измену Клитемнестры, о которой расскажет ему Эгисф. А Эгисф попытается использовать удачу Пелея, чтобы остаться правителем Микен после того, как Клитемнестра убьет своего мужа. По сравнению с сестричкой, Елена еще образец добродетели.
— У них возникнет проблема, — сказала Афина.
— Безусловно: Диомед. Я бы хотел посмотреть, как все кончится. Жаль, посмотреть не удастся.
— Почему, Фебби? — спросила Афродита.
— Вмешается кто-то из нас. Это уж точно.
— Ника! — вспыхнула идеей богиня любви. — А ты не хочешь совместить своего избранного с избранной Фебби?
— Хочет, — ответил Аполлон. — Но не путай наши зоны всевластия. Гомера, Венчик, нельзя использовать для плотских утех, никаким из предлагаемых тобой способов. Гомер, Венчик, это духовный лидер на много лет вперед. Он переживет и не такую жару.
— Она, — поправила Афина.
— Ну да… Неважно.
Трое помолчали. Может, они прислушивались к вечности. А может, надеялись обмануть ее.
— Ваши избранные — троянцы, и вам должно быть приятно ослабление ахейцев, — наконец сказала Афина.
— Абсолютно все равно, — парировал Аполлон.
— Хорошо, — согласилась Афина, — тоже ясно. За часть вашей силы для моего Одиссея я берусь обеспечить гибель Ахиллеса и Аякса. Двух, не одного, а двух героев и басилевсов.
— Первый сын басилевса и не совсем герой. Героем его делаю я, — отвечал Аполлон.
— Второй моему Парису не пригодится, — отозвалась Афродита.
— Вот гибель Агамемнона от руки собственной жены мне куда больше нравится.
— Мне тоже…
— Гера приготовилась к этому, — сказала Афина, — и наверняка использует это как-то по-своему.
— Смерть Аякса нам не нужна, — произнес Аполлон, — как не нужна и жизнь Ахиллеса.
— Ладно! — резко сказала Афина. — Смерть Аякса нужна мне! Я предлагаю жизнь Париса!
— Что-что?!
— Мой избранный вывезет его из Трои. Иначе мы с Герой не выпустим его. Ни за что!
Афродита вздохнула, быстро прикоснулась к плечу Афины, между пальцем и кожей возникло радужное свечение.
— Но о связи Одиссея с Еленой не должно быть ничего. Нигде. Если я вдруг приму твои условия…
Афина кивком указал на Аполлона.
— Это к нему.
— Ни на одной стене! Ни на обломке керамики…
Аполлон достал флейту, сыграл несколько переливов, как бы отмечая заключение договора. Развел руками и, не меняя выражения лица, спросил:
— А о какой, собственно, Елене шла речь?
«Будет ли Елена оплакивать меня?» — думал Парис.
У него оставалось всего три стрелы с железным жалом, когда в город пришли хетты.
Оружие хеттов наносило жестокий урон врагу, но было обоюдоострым — оно соблазняло идти в такие атаки, куда бы троянцы, даже ведомые Гектором, будь он еще жив, ни за что бы не полезли. Благодаря хеттам Троя не узнала голода: Диомед и думать не хотел удерживать окружение против безумного отряда. Зато он поступил хитрее, каждый раз отправляя против хеттов то беотийцев, то аркадян, обещая тем и другим золотые украшения, снятые с убитых. Что беотийцы, что аркадяне славились туповато-угрюмым нравом, а золото видели только на Агамемноне. Вожди-беотархи гибли в новых схватках, бросаясь на владельцев золотых украшений, падали с отрубленными кистями рук, а сзади лезли на хеттов следующие, и хоть троих-четверых обязательно с собой к Аиду уносили.
«Но будет ли Елена биться головой о стену, станет ли выкрикивать имя мое во сне?» — спрашивал себя Парис.
И что скажут Приам, Деифоб, Кассандра, Гелен, когда он ляжет на костер, уже опробованный Гектором?
Купец, тот хитрый парень откуда-то с юга, который так похож на него, приплывет ли он в Трою, когда все наконец закончится? И попросит ли отдать долг, обещанный талант серебра? После всего, что случилось? Но разве виноват он, купец-южанин, и разве видела будущее на самом деле Кассандра, рассказывая о своих грезах, оживляя его мечту, его Елену?
Так будет ли она плакать? Вот вопрос, без ответа на который Парис не мог выйти на битву.
«Ну что ж, пусть вздрогнет обитель Аида!» — с такой мыслью Ахиллес выступил из шатра, едва проснувшись.
С каждым десятком очередных жертв Ахиллес возвращал себе былые привычки: сперва он позволил себе есть, потом совершил омовение в прибрежных водах (причем больно ударился о черный нос своего заглавного корабля), потом впустил в шатер Брисеиду, потом еще кого-то… Наконец, на пятом десятке убитых к нему вернулся хороший сон.
Если б Аиду нужны были мертвецы, он бы, наверное, оценил Ахилла. Но мертвецов в мире и так достаточно. Кроме того, если б Аиду были нужны мертвецы, он бы искал не сына Пелея, а того, на чью совесть легли все эти павшие с обеих сторон, эта кровь и эта война…
Все это было заслугой одного существа, под тимпал которого они сплясали, под шутовской бубен, превратившийся ненароком в боевой барабан.
Ахиллес не слышал ритма, но плясал неплохо.
Сегодня он смотрелся, пожалуй, величественно. Сегодня что-то в нем было…
«Пусть дрогнет земля!» — повторил про себя Ахиллес, и гримаса воина, суровая, хотя и банальная, отразилась на его лице.
— Куда он пошел?!!!
Кассадра не просто закричала, она взвизгнула, да так неистово, нечеловечески, что служанки прибежали, и в глазах был ужас, и кто-то понесся зачем-то к Приаму, будто даны ворвались в город.
Парис, перекинув за спину лук, опоясавшись коротким мечом, уходил по улочкам Трои, прочь от своего дома к воротам. Его провожали взгляды женщин — в отличие от Гектора, он не боялся суждения троянок.
— Зачем, зачем, ну зачем и куда он ушел?!!!
Елена молчала. Не сказать, чтобы Елена смотрела презрительно, скорее бесстрастно.
— Этого нет в моей поэме, понимаешь, ты, призрак? Это неправильно, это неправильно и страшно…
— Ты не знаешь, чем все кончится? Так сложи строки прямо сейчас! — посоветовала Елена Прекрасная.
— Эти строки не ложатся, — сказала Кассандра, широко открыв глаза, как ей бывало свойственно. — Строки о нем больше не складываются. — И опять завопила на пределе голоса: — Этих стихов нееет, понимаешь, неееееет!!!
— Я бы не затевал сегодня атаку, — сказал Диомед.
Агамемнон посмотрел на Нестора.
— И я бы не советовал, — отозвался тот.
Ветер волновал море, только что промчался быстрый дождь… И вообще умирать в этот день никому не хотелось.
— Сын Пелея неудержим, — покачал главой басилевс басилевсов.
— А где Одиссей? — спросил Менелай.
— Он вчера вернулся из Трои, — ответил Диомед.
— Пронырливый этот островитянин…
— Да, — согласился Диомед. — Послушай, Менелай, ты когда-то говорил, что отобрал у купца железо.
— Отнял, было, — Менелай ухмыльнулся, что-то вспомнив. — Но из него трудно что-либо сделать.
