Однако французские власти повели себя просто безобразно. Оказалось, что по какому-то там ихнему закону такого делать нельзя. Мало того что бедного толстосума заставили снести забор, так еще и возложили на него судебные издержки! Ну неужели трудно было пойти навстречу человеку, захотевшему почувствовать себя барином? И лишь после окончательной победы над Россией припомнить ему все грехи разом и впаять срок, а имущество с молотка продать нужным людям. Вот только французы поторопились, а наши начали потихоньку делать выводы.
Потом пошло еще хуже. Абрамовича – вы только подумайте, самого Абрамовича! – не пустили в ВИП-ложу на стадионе, потому что он был без галстука и вообще не во фраке, а в драной футболке. Опять же в какой-то там элитный клуб его не приняли под надуманным предлогом недостаточной древности рода. И ведь, главное, люди представляли себе, насколько может им осложнить жизнь воспрянувшая и осознавшая свои интересы Россия, но решили – а, ладно, и так сойдет. Хотя, если по уму, то королева, узнав про такое безобразие, должна была немедленно примчаться на стадион и целовать там Роме ручку, приговаривая: не обращайте внимания, ошибочка вышла, с кем не бывает. Можете вообще штаны снять вместе с трусами, если вам так покажется удобнее. Вот так, а уж потом, в свое время, на суде, заодно приплести подсудимому еще и оскорбление величества, чтобы подольше сидел, гад. А уж про Меченого я вообще молчу. Человек буквально за копейки продал Родину, оказал неоценимые услуги в реализации проекта на триллионы долларов и после этого вынужден рекламировать пиццу! Как говорится, его пример другим наука.
Про незавидную судьбу Березовского я рассказывать Никонову не стал. Ибо свершилась она пока только в мире Жана, а в том, где я когда-то родился, он еще вовсю здравствовал. Мало ли, вдруг до него дойдет информация, он тогда из ванной все полотенца уберет или вообще мыться перестанет. Нет уж, раз доктор сказал в морг, значит, в морг.
Вместо этого я подождал, пока Никонов допьет свое пиво, открыл ему новую бутылку и продолжил:
– Таким образом, Запад не стал сюсюкаться с русским нуворишами, а сразу дал понять, что считает их хоть и разбогатевшим, но все же быдлом. И они, естественно, начали чесать в затылках. Мол, стоит ли надрываться, распродавая Россию оптом и в розницу, если на вожделенном Западе им все равно светит судьба людей второго сорта? Подобные настроения ослабили космополитов и усилили державников, которые в конце концов победили. Правда, еще не окончательно.
– Почему вы так считаете?
– Потому что для комфортного и, главное, безопасного существования в своей стране элите нужно сильное и процветающее государство, с которым считается весь мир. И она вдруг с большим душевным беспокойством обнаружила, что без участия народа эта задача невыполнима. Кстати, вывод совершенно правильный, это я вам могу сказать на основе своего немалого опыта. А народ не встанет, как один, за новые шубохранилища, дачи и квартиры из десятков комнат для избранных! За Родину – может, за русский мир – может, за правду и справедливость – тоже. Но вот чтобы всяким толстомордым назначенцам удобнее воровалось – нет! И ваша власть, кажется, после десяти лет проб и ошибок начала понимать, что без патриотов ей не обойтись, хоть они и не самые удобные для нее люди. Все попытки приучить патриотов к воровству и распилу провалились. Если человек начинал грести под себя, то почему-то быстро переставал быть патриотом, причем настолько, что это становилось видно даже народу. А те, которые патриотами оставались, по каким-то таинственным причинам напрочь отказывались воровать. Насколько я в курсе, в верхах пока еще не приняли однозначного решения, как вести себя в такой ситуации. Именно поэтому победа державников не является окончательной.
– Однако даже если допустить, что все вами перечисленное имеет отношение к истине, вы же не станете утверждать, что власти Федерации ничего не предпринимают для повышения уровня жизни народа?
– Не стану, я наблюдаю за действиями эрэфовских властей с неослабевающим интересом. Мне эти ваши усилия напоминают попытки составить слово «процветание» из букв «о», «п», «ж» и «а». И меня не оставляет робкая надежда – а вдруг у вас получится? Ну а если серьезно, то такая задача, по-моему, не имеет решения без привлечения во властные структуры новых людей, не запятнавших себя неоправданным обогащением. Заметьте, я не сказал «незаконным», ибо законы писали те самые обогащавшиеся.
– Простите, но мне трудно поверить, что вы предлагаете допустить до власти всяких идеалистов.
– Так ведь не до всякой же власти! Скажем, идеалист на посту главы ФСБ будет просто катастрофой, а в качестве его первого зама может оказаться в самый раз. Во главе же Минздрава он просто необходим.
– Между прочим, мне, да и не только мне, вы иногда таки кажетесь именно идеалистом. Однако ваши властные полномочия куда шире, чем у нашего главы ФСБ.
– Вы просто были не очень внимательны, вот вам что-то и кажется. На самом деле все очень просто – мой душевный настрой меняется в зависимости от времени суток. Просыпаюсь я оголтелым реалистом, прямо-таки иногда даже циником. Поэтому если надо подписать какой-нибудь приговор, то это только до обеда, ибо потом может проснуться совесть. Это еще ничего, но ближе к вечеру начинают проявляться идеалы, так что после ужина я вообще стараюсь решений не принимать, а только составляю мнение по тому или иному вопросу. Которое утром скорее всего сам же признаю ошибочным.
– И как же вы выходите из положения?
– Выкладываю оба мнения его величеству, а он сам соображает, какое из них более соответствует текущей обстановке. Довольно часто это происходит методом подбрасывания монеты. Орел – правильным признается утреннее мнение. Решка – вечернее. Если монета встанет на ребро, то надо посоветоваться с общественностью. А если зависнет в воздухе – с юристами на предмет наиболее полного соответствия законодательству.
Разумеется, отдых на природе не означал, что мы вообще переставали заниматься государственными делами. Думать-то себе не запретишь, да и ни к чему это, такое издевательство над собственным организмом. И вот, значит, в результате бесед с Никоновым и прочтения материалов из шестнадцатого года у меня возникла довольно интересная мысль. Она касалась реакции власти на протестные движения народа.
С одной стороны, давать им волю нельзя. Чем это кончается, хорошо показали майданы, перестройки и прочие революции роз, да и без них в общем-то можно было догадаться о возможных последствиях. С другой – при полном отсутствии протестов теряется обратная связь управления, что чревато сначала перекосом, а потом и разносом всей государственной машины. До сих пор мы использовали систему, очень близкую к советской, то есть так или иначе карали любые протесты, не санкционированные самой властью. Кстати, максимума подавление такого типа народных инициатив достигло вовсе не при Сталине, а при лысом придурке-кукурузнике, которому некоторые его апологеты-шестидесятники после так называемой оттепели приписывали даже некоторую демократичность. Так вот, на самом деле при Иосифе Виссарионовиче народ вовсю протестовал против неугодных ему представителей власти. Правда, это имело вид не митингов, а доносов. Но ведь как-то работало же! Но, разумеется, такой способ далеко не идеален, хотя у нас он тоже практиковался достаточно широко.
