Запищала боцманская дудка, послышались отрывистые команды, загремела брань боцмана Зорича. По вантам полезли матросы.
– Вижу позади нас неизвестное судно! – донеслось вдруг с салинга.
Враницкий сейчас же приложил к глазам морской бинокль. Смотрел долго.
– Паровая баркентина, – доложил он командиру. – Идет под одними парусами, но ходко. Вон как ее кренит.
– Флаг разглядели? – спросил Пыхачев. – У вас глаза лучше моих.
– Надо думать, через час разглядим. Гм… Случись такая встреча близ Европы, я бы посоветовал пробить дробь-тревогу. Типично исландская посудина английской постройки.
Пыхачев взглянул на Враницкого и с улыбкой покачал головой:
– Полно вам, Павел Васильевич. Мы близ Японии, какие здесь могут быть исландские пираты? Обжегшись на молоке, на воду дуете?
– Леонтий Порфирьевич!
– Не обижайтесь. Почему бы не предположить, что это англичане и есть? Идут, наверное, от Сандвичевых островов, как и мы. Что в этом удивительного?
Старший офицер постарался вздохнуть незаметно. Беспечность командира могла вывести из себя и человека с более крепкими нервами.
– Британцы мало используют данный тип судна, Леонтий Порфирьевич. Тем более в рейсах через Великую Атлантику. Маловата скорлупка.
– Вот именно: маловата. Неужели она может нам угрожать?
Враницкий не желал напоминать Пыхачеву о том, что бою с пиратской эскадрой между Оркнейскими и Шетландскими островами, кончившемуся гибелью «Чухонца», предшествовало как раз появление малых суденышек противника по корме.
Он только спросил:
– Не приказать ли развести пары?
– Не рано ли? – вопросом на вопрос ответил Пыхачев.
Между ними давно было договорено, что в Токийском заливе корвет пойдет под паром. Чай, не джонка. Следует показать и японцам, и иностранным дипломатам, что для русских моряков трансокеанский переход – тьфу! Угля, мол, хватит до самого Владивостока.
Хотя угля было мало. В Иокогаме надеялись втихую прикупить еще.
– Боюсь, поздно будет, – мрачно напророчествовал Враницкий. – Того и гляди мыс Нодзима покажется.
– Прикажите разводить пары через час, – поморщившись, велел Пыхачев. – Иначе опять начнем дерево жечь и коньяки в топку лить. Ветер держится, ну и слава богу.
Однако ветер, усилившийся было до крепкого, начал понемногу стихать. Враницкий приказал прибавить парусов, а Свистунову – спуститься, принять в кают-компании полстакана рому и не показываться на глаза до вахты.
Зачем на палубе появился великий князь Михаил Константинович, вряд ли мог сказать он сам. Внешний вид наследника престола выдавал тяжкие страдания.
– Сине-желтый, как шведский флаг, – шепнул Розен Враницкому. – Перед микадо будет неудобно.
– Надеюсь, к тому времени цесаревич поправится, – с надеждой ответствовал старший офицер. – Второй день ни капли в рот не берет. Как вам только удалось его уговорить?
– Секрет. Скажу только, что августейшей семье мои методы не пришлись бы по вкусу. А что было делать?
Они обменялись сочувствующими взглядами.
Неизвестная баркентина не отставала – напротив, заметно приближалась. Враницкому никак не удавалось разобрать, под каким она флагом.
Прямо по курсу темной полосой сгустился из дымки низкий мыс Нодзима. Взяли два румба влево. Чертыхаясь про себя, старший офицер то и дело посматривал на часы. Предчувствия он имел самые скверные. Пунктуально выждав час, минута в минуту – отдал приказание разводить пары.
Вновь приложил к глазам бинокль – и, выругавшись, побежал к каперангу.
– Баркентина развела пары раньше нас, Леонтий Порфирьевич. Мне это совсем не нравится. Еще час-полтора – и она нас догонит.
– Ну полно, полно, – морщился Пыхачев. – Ну сами посудите, Павел Васильевич, какие могут быть исландцы в японских водах?
– Тогда какого черта баркентина так торопится, Павел Васильевич? Бьюсь об заклад, она преследует нас! Прошу разрешения привести корвет в боевую готовность… хотя бы под видом учебной тревоги.
Пыхачев нехотя кивнул.
Нет лучшего способа заставить людей шевелиться, чем дробь-тревога. Минута – и все на местах, и корвет готов к бою. Жаль, что паровые котлы не люди и не могут столь же быстро исполнять приказания.
В топках гудело пламя. Лейтенант Канчеялов приказал не жалеть дерева и пропитанных керосином тряпок, дабы скорее занялся уголь.
– Еще минут тридцать, – передал он Враницкому через вестового.
Старший офицер чертыхнулся. Неизвестно почему чужое судно, не идущее по боевой мощи ни в какое сравнение с «Победославом», тревожило его одним своим присутствием. Да еще и нагоняло! Осторожный Враницкий обшаривал биноклем горизонт, ждал какой-нибудь каверзы.
Взглянул на баркентину еще раз – и замер, не веря глазам.
Неужели Андреевский флаг?
Через десять минут в том не осталось никаких сомнений. Соотечественники?..
– Продолжайте следовать прежним курсом, – распорядился Пыхачев, выслушав доклад старшего офицера.
Каким прежним? Миновав мыс Нодзима, корвет повернул на норд, нацеливаясь на вход в Токийский залив. Приказ приказом, а выполнять его буквально – дураков нет. Сам же каперанг выбранит и будет прав.
Запустив машину, пошли быстрее, держа, однако, средние обороты. После истории с зубчатым редуктором Пыхачев и Враницкий по молчаливому согласию избегали менять передаточное число. Баркентина продолжала нагонять корвет, но приближалась теперь медленнее.
К Враницкому, барабанящему пальцами по перилам мостика, подошел Розен.
– Вы можете счесть меня сумасшедшим, – негромко произнес он, – но я, кажется, догадываюсь, кто гонится за нами.
– Кто же?
– Один очень упрямый человек, которого мы потеряли было, да только он не захотел оказаться потерянным. Не его роль.
Враницкий сообразил не сразу, а когда догадался, взглянул на Розена с укоризной.
– Фантазии, господин полковник. Граф Лопухин погиб, вечная ему память. А если не погиб, так в плену у пиратов, что еще хуже.
– А вот увидите… Предложил бы пари, но это будет чистый грабеж. Можете дать тревоге отбой, никакого инцидента не будет.
Тем временем мачты баркентины расцветились целым букетом флажков.
– Просят нас уменьшить ход, – разобрал Враницкий в бинокль. – Пойду доложу.
– Вот видите, – усмехнулся Розен. – Что я вам говорил!
– Увижу своими глазами – поверю, – отрезал старший офицер. – Догадкам верить не привык-с!
Вернулся он в сопровождении Пыхачева. Некоторое время каперанг делал вид, будто вышел на мостик исключительно по обязанности командира находиться на посту во время входа в порт, тем более незнакомый. Затем произнес:
– Но ведь там могут быть наши соотечественники. Возможно, они нуждаются в нашей помощи. Как вы полагаете, Павел Васильевич?
– Полагаю, что Андреевский флаг может быть и уловкой.
– Чьей же?
– Не знаю! Знаю только, что мы выполняем особую миссию: у нас на борту находится наследник престола и мы отвечаем за его безопасность.
Пыхачев хмурился, не в силах принять решение. Корвет входил в узость пролива. Зябкая хмарь рассеялась, заиграли веселыми красками живописные берега и островки диковинной формы. Вновь показалась красавица Фудзи. А главным, с точки зрения каперанга, было то, что далеко впереди волны Токийского залива рассекали несколько пароходов и парусников. Кто решится напасть на русское судно у всех на виду?
– Убавить ход до малого, – распорядился наконец Пыхачев.
Враницкий молча повернул рукоять машинного телеграфа. Обветренное лицо старшего офицера одной лишь угрюмостью выражало несогласие с командиром. Вот подойдет подозрительный чужак на кабельтов да как жахнет из всех орудий – что тогда?
Неизвестная баркентина с русским флагом как будто обрела крылья – летела по волнам, приближалась…
– Позвольте-ка на минуту бинокль, – попросил Розен.
– Пожалуйста, – не слишком вежливо буркнул Враницкий.
Полковник рассматривал чужое судно не слишком долго.
– Извольте убедиться сами, – сказал он, возвращая бинокль. – Граф Лопухин собственной персоной. Дымит папиросой, как обычно. А рядом с ним его слуга.
– Где? – Пыхачев и Враницкий одновременно потянулись к биноклю.
Десятью минутами спустя баркентина, на борту которой красовалась не очень аккуратно выполненная надпись «Св. Екатерина», поровнялась с «Победославом» и тоже сбавила ход. Медленно обгоняя корвет в силу инерции, она прошла в каких-нибудь тридцати шагах. На фальшборте, ухватившись одной рукой за ванты, стоял Лопухин.
Он изменился. И не в одежде было дело. Исчез денди – явился изнуренный трансокеанским переходом не-пойми-кто. Кого океан не может сразу сломать, того он гнет под себя – и человек гнется. Мужает, но грубеет. Простакам кажется, что он герой, а на самом деле – приспособленец. Это неизбежно, иначе не выдержать.
Лишь тонкие усики и живые глаза напоминали о прежнем графе Лопухине. Да и голос сразу выдал не свойственное графу беспокойство:
