лейтенантами, и нам достался совсем молодой командир — тоже заядлый картежник,
как мы потом выяснили. Наш взвод определили на станцию слежения за территорией
Маньчжурии, стоявшую на отшибе на высокой сопке и обозначенную серым,
сливающимся с сизым небом аэростатом на привязи. Персонал станции как раз обедал
в маленькой столовой с телевизором. Я глянул в программу, было воскресенье:
6:00 НОВОСТИ
6:15 Зарядка.
6:30 Информационно-развлекательная программа "Утро".
8:00 "Приполярный Урал" т.ф.
8:45 Спортлото.
9:00 "Пока все дома". Детская утренняя программа.
10:00 "Служу Советскому Союзу".
11:00 Утренняя почта.
12:00 Мультфильмы.
12:15 Играй, гармонь.
12:55 Сельский час.
13:25 "Фитиль".
14:00 "Делай как мы, делай с нами, делай лучше нас" /Германия/.
14:40 Короткометражный фильм.
15:00 НОВОСТИ.
15:10 Футбольное обозрение.
15:45 Клуб путешественников.
16:30 Еврейский канал.
18:00 НОВОСТИ.
18:10 "Блондинка за углом" х. Ф.
19:45 "Неисчерпаемость бесконечности" н. — п. ф.
20:0 °Cпокойной ночи, малыши.
20:20 "Кому за…"
20:50 Киноафиша
21:00 ВРЕМЯ.
21:45 "Странствия Франца Штернбальда" 4-я серия /Германия/.
22:55 Концерт заслуженного ансамбля Московского военного округа "Любэ".
Слежение за маньчжурской территорией производилось не только с помощью аэростата
(он менял окраску в зависимости от цвета неба и был почти невидим с ниппонских
позиций), но и посредством множества электронных "глаз" и "ушей", установленных
нашими лазутчиками на территории противника. Каждый такой "глаз" сообщался на
особой волне с телевизором в зале слежения.
За ужином рыжий ефрейтор-белорус спросил у соседей, легионеров-евреев, как их
зовут. Оказалось, Хаим Кричевский и Абрам Варшавский.
— У нас в деревне, — хохотнул ефрейтор, — Хаимом звали барана, а Абрамом —
козла.
На следующий день я пошел в акустическую — станцию прослушивания маньчжурской
территории неподалеку от нас. Там уже был мой секундант, который обладал
музыкальным слухом. Оказывается, вся приграничная полоса нашпигована нашими
микрофонами с неметаллическим покрытием, и поэтому ниппонцы не могут их
обнаружить, разве что собственноручно перекопать все окрестности. У ниппонцев в
тот день был какой-то праздник, и Борис дал мне наушники — послушать пение на
той стороне. Мелодия напоминала советские песни тридцатых годов, а само пение
те, кому в моем мире довелось побывать в Китае, могут сравнить с песнями
хунвейбинов. Потом зазвучала речь не то на ниппонском, не то на маньчжурском
языке.
Неделю спустя меня перевели в дозорные группы, отлавливающие диверсантов. Наша
антидиверсионная группа из одиннадцати человек кралась по следам одной такой
группировки, науськивая с десяток ищеек, которые, к их чести, не обратили на
меня никакого внимания. К концу третьего дня поисков три диверсанта были убиты,
а двое сдались в плен (у нас один раненый). Оставался еще один, который, видимо,
сбился с дороги и далеко углубился в тайгу. Разбившись на три тройки, мы
рассыпались по таежным дебрям. Нашей группе повезло: через двое суток, устав как
сто собак и утопивши рюкзак с провизией в быстрой горной речке, мы напали на
след. Ниппонец оказал яростное сопротивление — один из преследователей был убит,
а другой сильно ранен. От гибели его спасла рация, в которою попала пуля и,
отклонившись, прошла справа от сердца.
Раненый — тот самый ефрейтор — упал на колени и крикнул мне, чтобы я его бросил
и продолжал преследование. Пока мы переругивались, а я пытался остановить
хлеставшую из его раны кровь, ниппонец скрылся в речных зарослях к северу. Я
гнался за ним полдня (никогда еще я столько не бегал в полной амуниции, впрочем,
говорят, что ниппонские солдаты проходят в день до ста километров). Наконец, оба
выбившиеся из сил, мы остановились метрах в ста друг от друга. Шел мелкий
холодный дождь. Обессиливши, я упал в неглубокий овраг, и это спасло мне жизнь,
потому что ниппонец в тот же момент выстрелил. Я стал стрелять и со второго раза
попал в него. Он упал прямо на меня, и мне в первый момент показалось, что он
ещё жив или вообще притворяется, но нет, убитый заливал меня кровью и не подавал
признаков жизни. Зная коварство самураев, я нашел в себе силы перерезать ему
горло. Вырвался протяжный свист и какие-то булькающие звуки. Около часа усталый,
продрогший до костей, насквозь промоченный ниппонской кровью, я пролежал без
движений. Наконец, голод и жажда заставили меня доползти до ближайшего ручья,
чье журчание временами казалось мне долгим разговором.
Охотиться было не на кого: меня мутило, и слух заполнило стрекотание невидимой
сороки. Крупными хлопьями стал падать снег, и сорока улетела. Напившись и
почувствовав прилив сил, я встал и с большим факелом пошел в сгущающуюся темноту
леса. Через два часа я понял, что заблудился: к западу, где по моим
предположениям я должен был найти раненого ефрейтора, вставала высокая гряда, а
ведь мы оставили ее слева, ещё когда втроем преследовали ниппонца. Когда совсем
стемнело, я загасил факел и влез на высокое дерево, опасаясь — и не напрасно —
волков. В неудобной позе, привязанный к стволу, я забылся чутким сном. Под утром
под моим деревом подрались двое волков, но я разогнал их выстрелами из
ниппонского пистолета. На завтрак у меня были ягоды какого-то кустарника, вроде
бы не волчьи, а скорее напоминавшие рябину. Набив себе желудок и помечтав об
убежавшем от меня волчьем мясе, я продолжал путь. Речка, через которую я перешел
по поваленному бурей стволу кедра, показалась мне знакомой. Вскоре я нашел два
трупа, основательно растерзанные волками, это были ефрейтор и другой легионер —
тот самый Хаим Кричевский, над которым ефрейтор смеялся, и которого ниппонец
убил первым. В его сумке, не тронутой волками, я нашел пару сухарей и пообедал,
сидя на большом пне и считая годичные кольца. Вероятно, истекающий кровью
ефрейтор стал добычей волков, или же они набросились на него, уже умершего.
Еще двое суток я бродил по тайге, пытаясь напасть на нужную дорогу и то и дело
сбиваясь с пути. Дважды видел лося, но пожалел стрелять, и питался глухариным
мясом, скверно прожаренным на костре, приправляя его брусникой. Когда я впервые
увидел людей, произошло нечто странное: это были два колхозника, проверяющие
