так сказать…
— Понимаю вас, — Романов уже извлек из профессорских запасов бутылку «Дойны» — этот выдержанный молдавский коньяк Сергей Константинович предпочитал другим, хотя цена на него «кусалась». А вот блюдечко с нарезанным лимоном было свидетельством того, что подготовительные мероприятия провели заранее. На дворе август, до сбора урожая в Грузии еще ждать и ждать — а в продаже в магазинах Павел лимоны не видел. Так что вывод напрашивался само собой.
— За ваше здоровье.
— И вам не хворать, — Павел опрокинул стопку, закусил долькой лимона — кислинка была приятной. Закурил, посмотрел на Романова, который снова принялся изучать его взглядом.
— Мой начальник охраны сказал, что у вас с собой оружие, пистолет в подмышечной кобуре. Вы чего-то боитесь?
— Вообще-то у меня целый арсенал, Григорий Васильевич. Два пистолета, граната, ножи, — Павел поддернул рукав пиджака и рубашки, показав рукоять стилета, расстегнул пиджак. — И не боюсь, а опасаюсь попасть живым в руки заокеанских оппонентов.
— Вас ведь могут арестовать, Павел Иванович, какой-нибудь милиционер попадется дотошный, и…
— У меня удостоверения КПК и КГБ, сам себе сделал «липовые» по старой памяти. Ничего сложного, их внимательно при проверке документов милиция не рассматривает, сама обложка пугает.
— Да, вы с какой-то легкостью переходите статьи Уголовного Кодекса, — усмехнулся Романов, и снова его взгляд стал задумчивым.
— Так учили этому кропотливо. А жизнь хорошо рассматривать только через две вещи — бокал хорошего вина и прицел автомата Калашникова, — Павел усмехнулся, на щеках под кожей желваки заходили.
— Лучше самому целится, чем быть на мушке у кого-то, Григорий Васильевич. Свинец не лекарство, от передозировки преждевременно умереть можно. А насчет оружия скажу одно — если бы не оно, и умение им воспользоваться, меня бы здесь уже убили. Но я успел раньше…
— Это было бы очень плохо, Павел Иванович. А вот то, что у вас философский взгляд на вещи, это хорошо. Но сами понимаете, что такая ситуация недопустима — вас необходимо охранять…
— Вы разве видели певчего соловья в клетке, Григорий Васильевич?! И не важно, золотые там прутья, или стальные. А жизнь…
Павел усмехнулся, разлил по стопкам коньяк. После разговора с Вольфом он уже не боялся за «Лаэ» и Эльзу — их никто пальцем не тронет, пылинки сдувать будут.
— Я всегда был готов умереть в любую минуту. Как и убивать… Смерть и жизнь всегда в одной упряжке. Угрожать мне, шантажировать — бесполезно. А мертвые на вопросы не отвечают. Тем более, оказавшись в такой ситуации мне врать будет легко — проверить ведь нельзя, только поверить или нет «ясновидцу», который уже предсказал очень многое, включая одну странную смерть члена Политбюро.
— Вы не сказали его фамилию…
— А зачем мне ее было указывать? Предприняли меры, а Кулаков был не на своем месте. К тому же вскрылась «дорожка», по которой «уважаемые партнеры» из Вашингтона хотели провести в Политбюро на освободившуюся вакансию своего человека. Так поступят со многими, включая вас — но гораздо позже и без смертоубийства. Да и зачем прибегать к последнему средству? У капитализма свои законы — как скажет через пятнадцать лет один российский олигарх — «нет необходимости покупать завод, гораздо проще купить его директора с потрохами»!
— Вот об этом я и хотел с вами поговорить, Павел Иванович.
— Задавайте вопросы, Григорий Васильевич, скрывать от вас ничего не буду. Но предупреждаю заранее — питье будет очень горьким…
— Это какой-то…
Сидящий напротив Павла дородный мужчина в штатском вычурно выругался, поминая все и вся. Генерал-полковник КГБ Цвигун присоединился к спонтанно начавшейся пьянке в самом начале, как раз перед третьей стопкой. Никритин прекрасно понимал, что секретарь обкома, сразу после разговора с профессором немедленно оповестил Москву, и оттуда немедленно выехала в Ленинград группа «товарищей».
— Согласен с вами, Семен Кузьмич, — негромко произнес Романов — тот сохранял спокойствие, только щека задергалась. Павел хорошо понимал их — они прошли войну, были идейными коммунистами, и тут в одночасье оказалось, что окружавшие товарищи совсем не «товарищи». Через двенадцать лет КПСС вообще запретят «вырожденцы» из рядов партийной номенклатуры, которых окажется неимоверно много. От самой коммунистической идеи, и всевозможных способов ее воплощения в жизнь, люди будут отплевываться — идейных защитников останется ничтожно мало.
— А что вы хотите от людей?! Они хотят жить нормально, получать за труд достойные деньги, иметь возможность купить не просто все необходимое, но и то, что по сердцу придется, а не давится в очередях за бутылкой водки, пачкой сигарет или куском мыла. И все это безобразие устроила сама же партия, вернее, ее правящая номенклатура, которая решила обогатиться за счет всей страны, и народное достояние обратить в частную собственность. Видели бы вы, с каким наслаждением эти господа выбрасывали партийные билеты, но оставаясь при сытой кормушке.
Павел усмехнулся, он с трудом удерживался от нервного смеха. Ему с отчетливой пронзительностью стало ясно, что изменить ничего не удастся — система обречена. Реформировать ее практически невозможно, это как очистить бочку с протухшей рыбой и тут же сделать в ней новый засол — вся селедка сразу окажется с «душком».
— Да в бой шли, просили считать себя коммунистами! А тут такое, что поверить в это никак нельзя.
— Так и не верьте, Семен Кузьмич. Вы этого все равно не увидите, а вот Григорий Васильевич поживет в буржуазной России долго, и все время будет отплевываться — капитализм свою истинную сущность сразу же покажет. И устроят его реставрацию высокопоставленные партийцы — первые президенты СССР и России, Горбачев и Ельцин. Хотя нет — уже исподволь идут перемены — копните «Елисеевский гастроном», много чего интересного уже сейчас вылезет, такое, что закачаешься. А иначе просто быть не может — раз есть блага, количество которых ограничено, следует их распределять правильно, и получать за это неплохие деньги.
— «Елисеевский», — встрепенулся Цвигун, — а что с ним не так?!
— А все не так, — ухмыльнулся Павел, — при генсеке Андропове все завертится, директора расстреляют, товарищей из МГК «попросят» уйти в отставку. Потом «хлопковое дело» начнется — Рашидов застрелится, а вместе с ним масса руководителей помельче рангом. Вот это я видел собственными глазами, когда из земли выкопали три молочные фляги набитые пачками купюр в червонец и «четвертной». Молодой тогда был — охренел, когда узнал, что за двадцать тысяч можно купить награждение орденом Ленина за «доблестный труд хлопкороба». Так что сейчас к партии прилипают как к кормушке, как клопы присасываются — вот и наступит полное и окончательное вырождение через тринадцать лет. Все происходит
