От такой наглости чиновник слегка опешил, но возмутиться не решился. Попробовал убедить меня в необоснованности запроса:
— Зачем же седло менять, Иван Иванович все самое лучшее покупал! И так подарок от него великий, кому хочешь за глаза хватит!
— Нет, седло непременно поменять придется, что же это за седло если из него дьяки выпадают! Был бы простой человек, то ладно, и одна лошадь сошла бы, а тут целый приказной дьяк, хоть и опальный. Да и расход, я думаю, небольшой, всего-навсего с каждого приказного по талеру!
Мысль хоть раз в жизни слупить с ментов бабки так мне понравилась, что я про себя решил не уступать ни копейки. Не все же им нас обирать, пусть и они почувствуют, как это сладостно ни за что, ни про что отдавать свои кровные.
Чиновнику моя меркантильность так не понравилась, что он даже отвернулся, чтобы скрыть обуревавшие его душу эмоции.
— Ладно, я, пожалуй, пойду, мне еще к государю зайти нужно, — намекнул я на свои ближайшие планы.
— А за десять ефимок тебе седло не подойдет? — остановил он меня конкретным предложением.
— Двадцать, это мое последнее слово.
Чиновник задумался, потом набрел на хорошую мысль и тут же ею со мной поделился:
— Проси сорок, и поделим пополам. И правда, от двух ефимок никто не разорится!
Предложение было безнравственное по сути, но желание торговаться у меня уже пропало, да и пора было ехать домой успокаивать своих домочадцев.
— Договорились, только деньги мне нужны прямо сейчас.
— Погоди четверть часа, я все устрою, — довольным голосом пообещал радетель за чистоту мундира и заторопился обирать своих собственных товарищей.
Пока он собирал складчину, я осмотрел лошадь покойного. Она и правда была очень хороша. На таком коне было бы не стыдно ехать и в царской свите.
Мой новый компаньон вернулся минут через десять и, довольно улыбаясь, протянул мне кошель с серебром.
— Подожди меня за Боровицкими воротами, — попросил он, — там отдашь мою долю.
Я, конечно, мог уехать и со всеми деньгами, но договор есть договор. Я дождался его за воротами, и в укромном уголке, за одной из многочисленных церквушек на краю Красной площади, мы разочлись с мудрым приказным и расстались почти друзьями. Я поехал домой на новой лошади, а он заспешил назад, закрывать уголовное дело.
Возвращаясь неожиданно домой, лучше всего предупреждать о своем появлении. Мало ли какие в жизни бывают ситуации, входишь, а там эскиз к картине Репина «Не ждали». Однако я не проявил такой предусмотрительности и, войдя в сени нашей избы, был тронут тем, что меня здесь еще не забыли. Оба мои домочадца рыдали в голос, не скажу, что как по покойнику, но не многим меньше. Из их причитаний можно было многое узнать и об отношении ко мне, и о собственных душевных качествах, но я решил не испытывать судьбу и просто появился перед скорбящей аудиторией во все своем потрепанном величии.
Пока я ехал домой, мои героические ушибы приобрели положенные им цвета, кровь на лице запеклась, одежда оставалась все в том же плачевном состоянии, так что меня не сразу узнали. Наташа с Ваней, когда я вошел, разом замолчали и уставились в две пары испуганных глаз. Ну, что было дальше, в комментариях не нуждается. После того, как страсти утихли, мы с Наташей отправили Ваню на рынок за припасами к торжественному ужину, а сами…
Вечером за ужином со свечами и кружками с медовухой, я рассказал подробности своего краткосрочного пленения и о неожиданной встрече с новым царем, оказавшейся для меня спасительной. Теперь, когда мы с ним познакомились лично, Самозванец, Лжедмитрий I, Гришка Отрепьев или царь Димитрий Иоаннович, это как кому будет угодно его именовать, заинтересовал меня еще больше, чем раньше.
Происхождение этого человека, как и история его появления на российской политической арене остаются до сих пор весьма темными и вряд будут когда-нибудь разъяснены. Правительство Бориса Годунова, получив известие о появлении в Польше лица, назвавшегося Димитрием, излагало в своих грамотах его историю следующим образом: Юрий или Григорий Отрепьев, сын галицкого сына боярского, Богдана Отрепьева, с детства жил в Москве в холопах у бояр Романовых и у князя Бориса Черкасского.
Затем он постригся в монахи и, переходя из одного монастыря в другой, попал в Чудов монастырь, где его грамотность обратила на себя внимание патриарха Иова. Патриарх взял его к себе для книжного письма, однако открытая похвальба Григория о возможности ему быть царем на Москве дошла до Бориса, и тот приказал сослать его под присмотром в Кириллов монастырь. Предупрежденный вовремя, Григорий успел бежать в Галич, потом в Муром и, вернувшись вновь в Москву, в 1602 году бежал из нее вместе с монахом Варлаамом в Киев, в Печерский монастырь. Оттуда Отрепьев перешел в Острог к князю Константину Острожскому, затем поступил в школу в Гоще, и наконец вступил на службу к князю Адаму Вишневецкому, которому впервые и объявило своем якобы царском происхождении.
Этот рассказ, повторенный позднее и правительством царя Василия Шуйского, вошедший в большую часть русских летописей и сказаний и основанный главным образом на показании или «Извете» упомянутого Варлаама, сначала был принят и историками. Миллер, Щербатов, Карамзин, Арцыбашев отождествляли Лжедмитрия с Григорием Отрепьевым. Из других известных историков такой же точки зрения придерживались С. М. Соловьев и П. С. Казанский — последний, однако, не безусловно.
Уже очень рано возникли сомнения в правильности такого отождествления. Впервые подобное сомнение было высказано в печати митрополитом Платоном в «Краткой церковной истории»; затем уже более определенно отрицал тождество Лжедмитрия и Отрепьева А. Ф. Малиновский в «Биографических сведениях о князе Д. М. Пожарском», изданных в Москве в 1817 году, а так же М. П. Погодин и Я. И. Бередников. Особенно важны в этом отношении работы Н. И. Костомарова, убедительно доказавшего недостоверность «Извета» Варлаама. Костомаров предполагал, что Лжедмитрий мог происходить из западной Руси и был сыном или внуком какого-нибудь московского беглеца. Однако это лишь предположение, не подтвержденное никакими фактами, и вопрос о личности первого Лжедмитрия остается открытым. Почти доказанным можно считать лишь то, что он не был сознательным обманщиком и являлся лишь орудием в чужих рукаx, направленным к низвержению царя Бориса. Еще Щербатов считал истинными виновниками появления самозванца недовольных Борисом бояр. Мнение это разделяется большинством историков, причем некоторые из них немалую роль в подготовке самозванца отводят полякам и, в частности, иезуитам.
