Иван Иванович уже собрался спросить у подчиненных, чего ради они собрались всем скопом на улице, но не успел — увидел меня. Не могу сказать, чтобы он мне искренне обрадовался. Правильнее будет сказать, что его согрело несколько иное чувство, впрочем, не менее сильное, чем симпатия. Мне показалось, что бывший Прозоров от моего потрепанного вида испытал скорее радостное злорадство, чем обычную человеческую радость. Он даже довольно осклабился, или, что будет точнее, применительно к персоне его ранга, лицо его озарила счастливая улыбка. Однако она, эта радость, недолго продержалось на неуловимо приятном лице Ивана Ивановича, вероятно, ему стало досадно, что я хоть и побитый, но вольно стою в кругу его коллег, а не валяюсь в прахе связанный по рукам и ногам.
— Тихон! — окликнул он одного из своих клевретов. — Почему арестованный на свободе?! Я вас, — тут он добавил несколько уничижительных эпитетов, характеризующих недостаточную квалификацию чиновников, к коим словам еще присовокупил несколько не совсем приличных глаголов, означающих вполне конкретные действия развратного характера, которые он собирается проделать со всеми своим нерадивыми подчиненными..
Однако, к удивлению дьяка, никто из виноватых служащих не встал в одиозную позу, в которую он обещал их поставить для совершения тех самых развратных действий. Напротив, лица провинившихся выражали отнюдь не те чувства, на которые Иван Иванович рассчитывал. И это несоответствие его смутило. Думаю, во все времена на вершину власти редко попадают случайные люди. Бывший Прозоров явно был не из числа случайных карьеристов, его острый глаз подметил, а тонкий ум проанализировал нестандартное поведение подчиненных, и он тотчас сделал из этих наблюдений совершенно правильные выводы. Гнев его, как закипел, так тут же и остыл, Иван Иванович даже улыбнулся простой человеческой улыбкой.
— Здорово, Аника-воин! — ласково обратился он ко мне, тонко демонстрируя знание русского былинного эпоса — при всей своей силе Аника был богатырем нечестивым, разоряющим города и церкви, оскверняющим святые образа. — Кто это тебя так помял? Никак, мои ребята?
Лица подьячих вытянулись. Умный начальник пытался испоганить самое большое удовольствие, которое может получить нижестоящий чиновник, быть свидетелем унижения шефа.
— Эй, ты, Позоров! — заорал недавний сподвижник Ивана Ивановича Васька Бешеный. — Катись отсюда, не получил покуда!
Думаю, силлабо-тонический стих получился у него случайно, но, тем не менее, товарищи пришли от экспромта в полный восторг. Вполне приличные, солидные люди вдруг разразились такими воплями, непристойными выкриками и неблагозвучными звуками, что даже такой умный человек, как Иван Иванович оказался слегка шокирован. Он еще продолжал гордо сидеть на своем коне, даже не до конца погасил улыбку, но видно было, как он удивлен и раздосадован. То, что в его отсутствие произошло нечто неординарное, он уже понял, но пока еще не мог оценить масштабов своей личной катастрофы. Однако поведение подчиненных говорило, что ничего хорошего здесь не случилось, напротив, случилось нечто катастрофическое.
Самое правильное, что мог сделать в тот момент дьяк, это повернуть коня и ускакать восвояси, но он замешкался, и разгоряченные недавними событиями подьячие, неожиданно, как мне показалось, даже для самих себя, перешли от слов к делам и потащили Ивана Ивановича с лошади. Он сначала не понял, что происходит и начал отпихивать нападавших ногой, а когда это не помогло, осерчал и принялся полосовать их по головам нагайкой. Вот тут то и произошло невероятное, озверевшие чиновники бросились на бедолагу всей оравой, стащили его с лошади наземь и принялись вымещать на невинной жертве все свои старые обиды и притеснения.
Прозорову повезло меньше, чем мне. Лупили его не в тесном помещении, а на широком приказном дворе, где русской душе хватало и размаха, и замаха. Причем лупили люто, не по правилам, лежачего не бить, да еще норовя ударить ногами и преимущественно по голове. Иван Иванович какое-то время еще пытался сопротивляться, но, как мужчина тучный и рыхлый, быстро устал и отдался на волю озверевшей толпе. Такого исхода ни я, ни сам дьяк никак не ожидали. Думаю, что и чиновники не хотели доводить дело до крайности, но получилось так, как получилось, и правоохранительная система Московского государства навечно лишилась одного из своих самых талантливых руководителей.
— Убили! Прозорова убили! — закричали в толпе, и чиновники начали приходить в себя и отступать от окровавленного, растерзанного тела.
— Братцы! Это как же так?! — закричал какой-то высокий человек с очень глупым лицом. — Братцы, что вы наделали!
Местоимение вы, а не мы, что было бы более правильно и уместно употребить в данной ситуации, сразу показало, что тут собрались профессионалы. Что произошло, то произошло, и брать на себя ответственность за случившееся желающих не было. Первым опомнился солидный чиновник, как я мог видеть, меньше других участвовавший в самосуде. Он окликнул двоих товарищей и приказал им срочно отнести тело с всеобщего обозрения в приказ. Те схватили за руки и ноги то, что недавно было еще Иваном Ивановичем, и потащили, колотя свесившейся головой по ступеням высокого крыльца внутрь Разбойного приказа.
— Расходитесь! Быстро все идите отсюда! — крикнул тот же солидный чиновник, и приказные гурьбой бросились занимать свои рабочие места.
На месте преступления остались мы с ним вдвоем. Он посмотрел на меня скорбным взором и укоризненно покачал головой.
— Ну, надо же, и как такое могло получиться! — расстроенно сказал он. — Вот и верь после этого приметам!
Здесь уже я не понял, какое отношение имеют плохие приметы к убийству начальника. Видимо, заметив мое недоумение, он пояснил:
— Конь-то так испугался зайца, что насмерть разбил нашего дьяка! А уж какой золотой души человеком был наш Иван Иванович! Какой радетель за справедливость!
Мне такой поворот событий начал нравиться, и я интересом ждал продолжения.
— А лошадь у него знатная, хорошая лошадь! Такая немалых денег стоит! Теперь вдова на нее, поди, и глядеть-то не захочет.
— Да, лошадь и правда хорошая. Только упряжь мне не очень нравится, к ней бы прикупить седло ефимок за двадцать, тогда было бы в самый раз! — в тон ему сказал я, рассматривая осиротевшего скакуна.
От такой наглости чиновник слегка опешил, но возмутиться не решился. Попробовал убедить меня в необоснованности запроса:
— Зачем же седло менять, Иван Иванович все самое лучшее покупал! И так подарок от него великий, кому хочешь за глаза хватит!
