– …А господин отвечает: «Се не проветривать, се мыть надо!»
– Ха-ха-ха! Как медик я совершенно с этим согласен!..
– Кхм. И это все?
– Все, батюшка.
– Господи, прости мою душу грешную! Разве ж это анекдот? Вот я вам расскажу… и не анекдот вовсе, а самую натуральную быль. Учился я о ту пору в киевской семинарии, а по праздникам пел в хоре, так вот одна купчиха…
– Шах!
– А я опять ушел.
– Ну а я тогда вот так.
– Поздравляю вас с ничьей, мичман.
– Почему с ничьей? Как с ничьей?
– Ничего не могу поделать – пат.
– Позвольте переходить?
– Уже дважды позволял. Все на мне ездят. Нет уж, хватит. Ничья.
– Господа, господа, прошу тишины! Тут у нас с батюшкой душеспасительная беседа.
– Да ну вас. Жаль, господа, что пианино пожгли. Сыграть бы сейчас что-нибудь веселое.
– Пианино – это я еще понимаю, а вот зачем погубили гитару? Нашли топливо!
– А мне книгу Харви Харвиссона жаль. Так и не дочитал.
Батеньков водрузил на нос пенсне и стал вглядываться в мелкий шрифт.
– Тут недоразгаданная крестословица, господа. М-м… Нежвачное парнокопытное, шесть букв. Кто-нибудь знает?
Дверь отворилась, впустив цесаревича. «Господа офицеры», – негромко произнес Батеньков, старший по чину из присутствующих, и все вскочили. Фаленберг проворно застегнул пуговицу.
– Здравия желаем, ваше императорское высочество!
Приветствовали дружно, но казенно, без огонька. В ответ цесаревич пробурчал нечто, из чего при должной фантазии можно было заключить, что он тоже в общем-то не желает офицерам тяжелых болезней. Сразу можно было заметить, что наследник престола не в духе. Взгляд его, перебегающий с одного лица на другое, был трезв и тем пугал. Неприятный это был взгляд, еще мало кем на корвете виденный.
А еще было заметно, что цесаревич не знает, с чего начать.
– Свободные от вахты офицеры отдыхают, ваше императорское высочество, – не дав затянуться неловкой паузе, отрапортовал Батеньков.
– Похвально, – кивнул Михаил Константинович, неизвестно зачем решив одобрить флотские порядки. Сейчас же его одутловатое лицо выразило: «И это вы называете отдыхом? Смеем издеваться над наследником престола, так вас понимать? Хороши! Ишь, застыли. Оловянные солдатики!»
И точно: лица офицеров не выражали ничего сверх предписанного уставом. Даже мичман Свистунов, памятный по славному кутежу в Данциге и помеченный в нетрезвой памяти цесаревича биркой «этот свой», оловянно таращил холодные нагловатые глаза – делал, негодяй, вид, будто не понимает, чего надо будущему императору.
Почему? Что случилось?
Михаил Константинович был, наверное, единственным на корвете, если не считать содержащегося под замком машинного квартирмейстера Забалуева, кто не понимал, что случилось.
А случилось всего-навсего сражение, успешное, но кровопролитное, сразу делящее людей на две категории. Даже выпавший за борт и, вернее всего, погибший цербер граф Лопухин был сейчас ближе каждому из офицеров и матросов, нежели наследник престола, вне всяких сомнений явившийся за спиртным. Ничто так не делит людей на «наших» и «ненаших», как пережитая опасность.
Вот этого-то никак не мог понять цесаревич, заподозривший во время короткой паузы, что присутствующие попросту бестолковы и нуждаются во внятных подсказках.
– Вы… это… вольно, господа, вольно, – улыбнувшись через силу, проговорил он, делая руками такие движения, будто плавал по-собачьи. – Без чинов, без различий. Я люблю по-простому. Что это вы так отдыхаете? Ни вина, ни песен. Кого хороним, а?
Передернуло всех, не исключая и Свистунова.
– Умершего в лазарете кондуктора Ласточкина нынче схоронили, ваше императорское высочество, – отвечал, дергая щекой, Батеньков. – Остальных убитых отпели и похоронили еще вчера.
Цесаревич смешался лишь на секунду.
– Печально, печально… Сожалею. Вот что, господа, а не выпить ли нам по маленькой? В честь избавления от опасности и вообще…
Гробовое молчание было ему ответом. Михаил Константинович рассердился.
– Да вы что, языки прикусили, что ли? Забыли, кто я? Вам волю дай – вы из корвета монастырь сделаете. К черту покойников! Ненавижу кислые рожи. Приказываю пить и веселиться! Подать сюда вина!
– Вина у нас не имеется, ваше императорское высочество, – холодно доложил Батеньков.
– Как?! Ну, водка, ром, коньяки и ликеры – это я еще понимаю, сожжены. Но вино?
– Погибло во время аврала. – Батеньков не стал уточнять, что, освобождая деревянную тару, матросы и морпехи попросту переворачивали ящики, безжалостно вываливая на пол бутылки «Клико», «Цимлянского» и мадеры. Вся кают-компания была завалена битым стеклом и благоухала. Вина уцелело прискорбно мало. Наверняка нижние чины успели что-то припрятать, однако Пыхачев категорически запретил чинить обыск: «Люди заслужили».
– Не может того быть, чтобы все погибло, – не поверил цесаревич. – Вы, капитан-лейтенант, примерную девочку из себя не стройте, я таких, как вы, насквозь вижу. Я вам приказываю, это вы поняли, балда стоеросовая? Исполнять! Нигилист! Сгною! Ноги в руки – и марш!
Последние выкрики сопровождались топанием ног. Изо рта цесаревича летели брызги, одутловатое лицо побагровело. Батеньков, напротив, страшно побледнел. Тизенгаузен сделал к нему шаг, надеясь, как видно, предотвратить непоправимое. Мичман Свистунов, сызмальства не обладавший железной выдержкой, сжал кулаки и нехорошо осклабился.
– Свинья! – вдруг громогласно возгласил отец Варфоломей и захохотал густым басом. – Свинья и никак иначе!
Цесаревича словно ужалили.
– Что-о?!
– Крестословица, ваше императорское высочество, – пришел священнику на помощь флегматичный Фаленберг, указав на журнал. – Нежвачное парнокопытное из шести букв – свинья. Подходит.
Не говоря более ни слова, цесаревич круто повернулся на каблуках и вышел вон.
Показалось ли ему или и вправду спустя несколько секунд после его ухода из кают-компании донесся взрыв хохота – осталось неизвестным. Позднее Михаил Константинович твердо решил: показалось. Ведь не может того быть, чтобы офицеры настолько забыли уважение к императорскому дому! Никак не может.
А значит, этого не было.
Искать Враницкого и Розена цесаревич не пошел – с этими двумя негодяями было все ясно. Ничего, дайте срок, господа, вы у меня славно попляшете, когда помрет папенька!
Мичман Корнилович, друг сердечный, объяснял что-то матросам на шкафуте. На цесаревича он даже не посмотрел. Ну ладно!..
Оставить жаждущего без капли спиртного – это, конечно, заговор, в том не было сомнений. Но оставалась еще надежда. Ведь не может того быть, чтобы все без исключения офицеры корвета участвовали в заговоре! Ведь есть, наверняка есть среди них порядочные люди! И почему бы такому порядочному офицеру не иметь бутылки-другой в личных запасах? Какому дураку не лестно выпить и подружиться с наследником престола?
В разоренной мастерской лейтенант Гжатский чертил углем на выбеленной переборке. Пока это был эскиз в трех проекциях, но эскиз совершенно необычайный. Под рукой вдохновенного лейтенанта рождался еще небывалый корабль.
Узкий и длинный корпус имел хищно-стремительные обводы, позволяющие развить феноменальную скорость. Машины – конечно, тройного расширения, а еще лучше подошли бы экспериментальные пока паровые турбины на жидком топливе. Корабль совершенно не нес снастей. Единственная мачта убежала вместе с надстройками и трубой к правому борту. Длинная и ровная, как беговая дорожка ипподрома, палуба простиралась от носа до самой кормы, нависала козырьком над бортами. Как видно, изобретателю долго не удавалась кормовая часть. Еще можно было различить на ней наспех стертую грузовую стрелу. В новом варианте целый кусок палубы мог опускаться в трюм посредством гидравлических механизмов, открывая гигантских размеров люк, и, вероятно, подниматься обратно с грузом. С тем самым грузом, ради которого воспаленный мозг инженера вызвал из небытия необыкновенный корабль.
Летательный аппарат тяжелее воздуха! Не сказочный ковер-самолет, а, допустим, просто самолет. Хорошее название. Тот самолет, который с появлением более подходящего двигателя, нежели паровой, сумеет пролететь по воздуху не жалкие несколько сажен, а сто, двести, пятьсот верст! Он сможет подняться в небо на версту для отыскания в море противника и, возможно, даже для атакования его сбрасываемыми снарядами. Разумеется, запас топлива и боеприпасов сделает аппарат много тяжелее, чем хотелось бы, а значит, для взлета потребуется значительная скорость. Что ж, самолеты будут взлетать и садиться на полном ходу судна, которое вдобавок должно развернуться против ветра. Длины палубы хватит. Конечно, придется оснастить самолет эффективными тормозами… что-нибудь вроде якоря с пружиной… или, быть может, придумать устройство для торможения, монтируемое прямо на палубе?
