Под брезентом оказались микроскопы, ряды пробирок и приборы, незнакомые Коле.
— Еще один махинатор, — сказал Коля.
— Клянусь вам, это величайшее достижение в биологии. Я могу уже сегодня уменьшить любое животное.
— Зачем? — спросил Коля. — Какого черта! Кому нужно ваше открытие!
— Любое открытие нужно. Если оно великое нужно вдвойне. Представьте себе, сегодня в Москве или в Петрограде трудятся подобные мне гении. Один разрабатывает лучи смерти, второй — бомбу, питающуюся энергией атомного ядра.
— Я пошел, — сказал Коля. — Играйте в своих мышек.
Мельник выбежал за ним в темный коридор.
Коля открыл дверь на лестницу и выглянул нагружу.
Он угадал. Дверь этажом ниже как раз отворилась.
— До встречи, Давид Леонтьевич, — сказала Фанни, выходя на лестницу.
— Может, купите кошечку? У меня катастрофа с деньгами, — просил в спину Мельник.
— Нет у меня денег, — прошипел, обернувшись, Коля.
— Вы кофе не выпили, — обреченно произнес Миллер-Мельник.
Коля побежал по лестнице следом за Фанни.
Он догнал ее на улице.
По дороге домой Коля попросил Фанни рассказать, кто живет в той квартире.
Фанни назвала Давида Леонтьевича и сказала:
— Еще там милая молодая пара — Андрей и Лидочка, только я не знаю их фамилии.
* * *
Коля рассказал Блюмкину об ученом чудаке.
Тот посмеялся вместе с ним:
— Котики из атомов? Чудо. Наша страна — замечательный сумасшедший дом. Маленькие, говоришь?
На том разговор и закончился.
Но при встрече с Феликсом Эдмундовичем Блюмкин не преминул рассказать о смешном ученом.
* * *
Возвратившись в свой кабинет после долгого и осторожного разговора с Лениным, Дзержинский приказал никого к нему не пускать. Он был так серьезен и задумчив, что острослов Александрович сказал Петерсу: «Ермак думу думает».
Предложение, сделанное Лениным, не было для начальника ЧК неожиданностью. Они и сам понимал, что лодка не может свезти двух пассажиров. Как это было сказано у О’Генри?
«Боливар двоих не свезет?»
Завтра об этом догадаются сами левые эсеры, а еще раньше — соратники по нашей партии.
Дзержинскому казалось забавным, что из всех возможных исполнителей Ленин выбрал его. А ведь мог договориться с Троцким. Троцкий — вечно второй, он и помрет вторым. Троцкий с радостью кинется уничтожать конкурентов, которые в свою очередь не скрывают своего недоброжелательства.
Но иезуитский, холодный ум Дзержинского отдавал должное Ильичу. Ильич гениальный тактик. Хотя когда-то, и, возможно, скоро, этот тактический талант погубит Ленина, Сегодня одной тактики мало. Недаром вся страна, весь мир понимают — Ленин проиграл Брестский мир, это его поражение и позор. Он понимает это и сам на всех перекрестках кричит о том, что Брест — это похабный мир. Но это передышка, которая приведет к всемирной революции. Передышка тянется и тянется, всемирной революции не предвидится, а уже скоро половина России окажется под немецким сапогом. Потеряны Украина, Белоруссия, Польша, Финляндия, Прибалтика…
Предложением, а может, даже приказом Ленин, казалось бы, поставил Дзержинского в безвыходное положение. Он ведь знает, что Дзержинский — вождь противников Брестского договора внутри партии, вождь левых коммунистов, И именно в этом пункте союзник эсеров. Но как настоящий коммунист он должен понимать — эсеров надо ликвидировать. Союзников, но лишних в лодке. И вот теперь… решай, Феликс.
Дзержинский предвидел разговор с Лениным, поэтому уже давно разработал план — как погубить партию левых эсеров ее же руками. Но пока он не считал необходимым посвящать вождя революции в детали гениального и такого банального, в сущности, плана.
Дзержинский попросил секретаря вызвать к нему товарища Блюмкина.
— Ну и что нового? — спросил он.
Борода у Яшки подросла, он обзавелся английского покроя френчем — в ЦИКе Свердлов внедрял пиджак и галстуки и проигрывал чиновничью войну. Надвигалась новая война, и потому мода также тянулась к пулям.
— Он дает показания, — сказал Блюмкин, имея в виду несчастного Мирбаха, которого, сменяясь, допрашивали все сотрудники отдела правда, безрезультатно, потому что ничего полезного Мирбах сообщить не мог.
— Вышли на посла?
— Надеюсь выйти.
Я даю тебе времени месяц, — сказал Дзержинский. — Через месяц дело должно быть готово.
Отдел был создан специально для того, чтобы можно было скомпрометировать немецкое посольство, которое, как назло, вело себя сдержанно и не попадалось ни на спекуляциях, ни на связях с контрой, ни на разврате. Проклятый граф Мирбах держал немцев в жесткой узде. Дзержинскому сначала показалось, что, взяв однофамильца посла и объявив его шпионом, он посла погубит. Но посол с удивительным и отвратительным для Дзержинского равнодушием встречал все попытки связать его имя с арестованным.
— Будет готово — обещал Блюмкин, хотя еще сам не представлял, что будет готово к началу июля. Однако понимал, что именно тогда намечен Съезд Советов, где встретятся все оставшиеся партии.
— Понял, все будет готово, — повторил Блюмкин.
— Что еще нового? — спросил Дзержинский. — Экстраординарного?
Это было любимое слово шефа. Каждую беседу с любым своим сотрудником он завершал таким вопросом. Подчиненные порой копили новости или хотя бы любопытные сплетни именно в расчете на этот вопрос.
Для Дзержинского такое завершение беседы не было пустым звуком. Из пустяков складывалось знание, которое зиждется не только и не столько на высоких каменных башнях общеизвестных трагедий, а на шорохе мышиных передвижений. Именно такие передвижения говорят о том, что скоро сваи нерушимого для всех моста рухнут, подточенные махонькими зубами.
Яша отлично знал об обычае шефа ЧК.
— Любопытную историю рассказал мне один из моих сотрудников, — сказал он. — Есть такой чудак, живет на Болотной площади и уверяет, что может уменьшать мышей и даже собак в несколько раз. Вернее всего, жулик, но мой сотрудник уверяет, что видел сам уменьшенных зверюшек.
— Фамилия, — сказал Дзержинский.
— Миллер-Мельник — наверное, псевдоним. Болотная площадь…
— Я не о нем, — сказал Феликс Эдмундович. — Я о вашем сотруднике.
— Берестов, Андрей Берестов. У меня к нему никаких претензий.
— Никаких?
— Он коммунист, в отличие от меня член вашей партии, протеже Нины Островской.
— Знаю, знаю. Бывший адъютант адмирала Колчака.
— Не может быть! Он же совсем молодой, моего возраста.
— Чем-то он Колчака пленил.
