— При чем здесь это? — Не понимая пока, куда клонит его высокоученый приятель, спросил Ольгерд.
— Потому, что султан Саллах ад-Дин, разбив крестоносцев и возвратив мусульманам Иерусалим, не запретил службу в Церкви Гроба Господня и, мало того, разрешил христианам продолжать паломничество в святые места. Так же поступали и его последователи. Крестоносцам стало не с кем и не за что воевать.
— Он что, любил христиан?
— Христиан он считал своими врагами, но ежегодный доход от паломников, желающих помолиться у Гроба Господня, превышал шестьдесят тысяч золотых динаров. Глупо упускать такую выгоду даже ради Аллаха.
— И что это означает?
— Мусульмане, конечно, воины, но прежде всего они негоцианты. И тот, кто приносит им прибыль, находится в безопасности. Нужно лишь разжиться охранной грамотой, и мы сможем спокойно добраться до Кафы.
— Может оно, конечно и так. Но лучше, раз уж проделали такой путь, нам здесь подождать, Темир на обратном пути мимо Ора никак не пройдет.
— Сюда он шел с рабами, — возразил Измаил, — а обратно будет возвращаться налегке. У волка сто дорог, у погони-только одна. Он может задержаться в Крыму, может отправиться в Турцию или отплыть морем в Аккерман. Если мы двинемся завтра, то еще сможем его застать.
— Ты все еще считаешь, что нам этот ногайский бей нужен больше, чем литовский гетман?
— Да, мой друг. Мы уже не раз говорили с тобой о том, что ключ к Дмитрию сегодняшнему упрятан в его темном прошлом. Ты знаешь, зачем твой кровный враг хочет разыскать Черного Гетмана? Чем он руководствуется в своих поступках?
— Он вор, — отрезал Ольгерд. — И поступки у него воровские.
— Вряд ли. Вору нужна лишь добыча. Дмитрий же, судя по всему, считает себя внуком последнего русского царя из рода Рюрика, а значит прежде всего стремится к власти. Встреча с кобзарем Филимоном принесла нам знание о детстве Дмитрия. Встретившись с Темиром мы сможем узнать про его юность. Мы уже здесь. Глупо вставить ключ в замок и не открыть дверь…
С доводами, которые приводил собеседник, трудно было не согласиться, но Ольгерд молчал, подыскивая новые возражения. Уж очень не хотелось ему углубляться в Крым.
— А если он в Турцию уйдет, мы тоже за ним?
— Нет, — звонким мальчишеским смехом рассмеялся египтянин. Он скинул капюшон и замотал бритой головой, так что по ней заметались солнечные блики. — В Турцию мы не поедем. К тому же учти, что Темир пошел не просто в Крым, а в Кафу.
— Ну так и что с того?
— А то, что Кафа — это крепость, которой управляет не крымский хан, а турецкий паша.
— Какая разница?
— Примерно такая как между запорожской сечью и великопольской крепостью. У турок везде порядок и жестокая дисциплина, а у меня надежный фирман подписанный великим визирем. С османскими чиновниками я смогу договориться намного быстрее, чем с татарами. Темир в Кафе такой же чужак, как и мы, найти с ним общий язык там будет намного легче.
— Убеждать ты умеешь, — пробурчал Ольгерд. — Ну что же, давай тогда так поступим: коль сумеешь получить пропуск в Крым — верховодь, пока мы в русские земли не вернемся. Не сможешь, я командую, и мы уходим в Литву.
— По рукам, — улыбнулся загадочный компаньон. — Только не забывай, что теперь нас трое.
Они одновременно обернулись к Сарабуну. Лекарь сидел чуть в сторонке с выражением лица подсудимого, которому вот вот должны прочитать приговор.
— А что я? — спросил он, обреченно почесывая в затылке. — Как решите, так оно и будет. Пока все целы и здоровы, мое дело сторона. Но ежели, не приведи Господи, что случится и кому понадобится лечение, тут уж будете меня слушать…
Измаил вызвал на мост начальника стражи, и задал ему несколько вопросов. Тот начал в ответ что-то долго объяснять, частя словами, однако, когда рука египтянина снова потянулась к кошелю, отрицательно замотал головой и махнул рукой в сторону крепости.
— Что опять не так? — пробурчал Ольгерд.
— Сейчас нас проводят к местному коменданту. С ним и будем говорить.
Сдав оружие они въехали в крепость. В сопровождении двух стражников миновали несколько извилистых узких улиц с глухими заборами и быстро добрались до отдельно стоящего двухэтажного дома, обмазанного сверху донизу белой глиной и расписанного причудливыми цветными орнаментами.
Комендант принял путешественников на крытой матерчатым пологом террасе. Несмотря на то что на улице было совсем тепло он, видимо для того, чтобы подчеркнуть свое высокое положение, был выряжен в лисью шубу до пят, надетую прямо на голое тело. Выслушав рассказ Измаила татарин, чуя бакшиш, сально сверкнул глазами:
— Значит вы кардаш-казаки и ищете этого дикого степняка Темира? Деньги на выкуп у вас, конечно, имеются, — при последних словах глаза аги превратились в тонкие щелочки.
— Кто же берет с собой в дорогу столько золота? — нарочито наивно спросил Измаил. — Мы имеем кредитное письмо венецианского банка, которое с удовольствием примет любой купец в Кафе. — Письмо именное, — добавил он, чем окончательно расстроил хитрого мусульманина. — Однако прямо перед входом в твои покои мы вдруг обнаружили вот это, — египтянин ловко извлек из висящего на поясе кошелька и аккуратно выстроил перед агой стопку увесистых золотых монет. — Думаю. что это ты обронил, когда шел сюда, ага…
Татарин сделал рукой неуловимое движение, как кошка ловит на столе ползущую муху, мелькнула отброшенная лисья пола и стопка мигом исчезла в недрах необъятных шаровар.
— Твой честный поступок угоден Аллаху! — управившись с золотом, кивнул комендант. — С вами приятно иметь дело и люди вы честные. Потому волею нашего досточтимого хана, который дал мне право от его имени выписывать подорожные пропуска, я дозволяю вам въезд в нашу благословенную страну. Но только все нужно сделать строго по закону! Прежде всего вы должны заплатить проездной налог и харадж, налог на неверных. Конечно придется еще заплатить и писцу, тому, которого порекомендую я, ибо сей важный документ должен быть исполнен грамотно и без малейших помарок….
— Насколько мне известно по тем благословенным дням, когда я работал секретарем у аги Александрийского порта, — вежливо, но твердо возразил египтянин, — работа писца включается в сумму пошлины…
Комендант выпучил глаза набрал побольше воздуха в легкие и начал торговаться так, что ему, на взгляд Ольгерда могли позавидовать даже славящиеся своим скопидомством краковские евреи. Измаил, человек восточный, тоже не ударил лицом в грязь. Через полчаса сговорились на том, что путешественники заплатят лишь половину причитающихся писцу денег.
