— Может высокочтимый бей выделит нам несколько своих джигитов для защиты от дорожного разбоя? — спросил напоследок египтянин.
— Это будет стоить по одной серебряной монете за человека в день, — зевая во весь рот, объявил комендант. — И они проведут вас только до деревни Джанкой — дальше моим джигитам нельзя, чужие земли. Там наймете себе проводника до Кафы, а охрана не понадобится, в нашей стране царит покой и порядок.
Пропуск ждали до позднего вечера. Дождавшись посыльного, который торжественно вручил Измаилу свернутый в трубку фирман, с которого свисала большая сургучная печать, отправились искать место для ночлега. Единственным заведением для пуников, которое согласилось их принять, оказался большой и очень грязный постоялый двор, называвшийся здесь на восточный манер караван-сараем, в котором прямо за стенами спальных комнат располагались загоны для приведенного в Ор ясыря.
Ольгерд, слушая крики детей и восклицания женщин, смог заснуть лишь поутру. Хмурый и невыспавшийся, он сел на коня и поскакал вслед за двумя присланными комендантом охранниками — грязными как черти "джигитами" в бараньих тулупах, все вооружение которых составляли деревянные копья с костяными наконечниками. "Вернусь еще сюда, — подумал он, оглядываясь на татарскую крепость, — но только вместе с армией и во главе сотни отборных рейтар. Тогда и поглядим, кто кому здесь будет подорожные выправлять"…
* * *
В первый день пути крымская земля мало чем отличалась от оставленных по ту сторону рва таврийских солончаков. Та же, вся в трещинах, глинистая земля, по которой бежала почти без изгибов в камень укатанная дорога, потом такая же выжженная степь, с козьими и овечьими отарами. Пару раз конные пастухи, завидев путников, с гортанными криками бросались им наперерез, но разглядев сопровождающих, сразу же заворачивали обратно.
Джанкой оказался небольшой деревушкой с единственным в округе глубоким колодцем, откуда местный кадий, невзирая ни на уговоры, ни на предложенные и немалые деньги разрешил им вычерпать всего лишь два ведра мутной желтоватой воды.
— Неделю была сушь, — внимательно изучив османский фирман Измаила и выданную в Ор-Кепе подорожную, пояснил он путникам. — Наша земля суха, и если вы заберете всю воду, то колодец будет наполняться два дня. Человека можно оставить без воды, скотину и коней-нельзя. Берите что дают и ступайте во имя Аллаха!
Дав в проводники неразговорчивого старика на шелудивом муле, кадий отказался от мзды и выделил им на ночь стоящий на отшибе сарай, настрого предупредив, чтобы они не выходили наружу во время намаза — несмотря на малый размер селения мечеть в деревне имелась — не интересовались женщинами и ни в коем случае не сотворяли харам, как любят это делать проезжие казаки. Сарабун со страху упаковал оставшееся сало и горилку в двойной мешок и затолкал их на самое дно вьючной сумы. Ужинали татарским блюдом — кусочками мелко нарезанной острой баранины, обжаренной с овощами, которое называлось азу.
После Джанкоя в селах не останавливались. При посредничестве проводника, старого Айнура, покупали у крестьян овечий сыр, козье молоко, вкусные ароматные лепешки и свежее мясо. Пользуясь теплой погодой, ночевали в степи под открытым небом. С каждым днем пути места становились все более обжитыми, а степная высохшая трава стала понемногу уступать место сочным зеленым лугам. На четвертый день перед их глазами выросли далекие горы.
— Где Кафа, за горами? — спросил Ольгерд проводника.
— Да, джигит, — выдержав приличествующую паузу важно ответствовал тот. — Город Кафа вот там, за Кара-Дагом, — он указал рукоятью плети на синеющий отрог. — Но наш путь лежит в обход, по равнине. Мы же не архары, чтоб по скалам прыгать.
Вблизи крымские предгорья казались настоящим земным раем. Сочные травы, на которых паслись холеные тучные стада, утопающие в садах богатые селения, с неизменными мечетями на мощеных площадях с нарядно украшенными фонтанами. Здешние татары ничем не напоминали степняков — одевались в свободные рубахи до пят с красивыми вышивками, бороды брили, редко носили оружие. Головы многих мужчин украшала большая чалма зеленого шелка, как объяснил Измаил, свидетельство о том, что ее обладатель совершил паломничество в Мекку, Медину или Иерусалим.
— Заможные места, — цокал языком Сарабун. — У нас в Бердичеве земли тоже родючие, но такого изобилия не бывает даже в самые урожайные годы. И чего этой татарве дома не сидится? Зачем им людьми торговать?
— Эти и не торгуют, — усмехнулся Ольгерд. — За ясырем ходят те, кто кочует в степи, а здешние землевладельцы у них покупают невольников и строят свое благоденствие на нашей беде. Все эти земли возделаны руками славян, так что неизвестно, кто на этих землях настоящий хозяин.
— Земля принадлежит не тому, кто на ней работает, а тому, кто ей правит, возразил египтянин. — Твои предки, если помнишь, тоже пришли на Русь завоевателями. К тому же рабство далеко не всегда абсолютное зло. Путешествуя по вашей стране я видел шляхетских и казацких холопов, которым, поверь, живется намного хуже. Впрочем, если заглянуть в суть вещей, — вздохнув, философски завершил Измаил, — все мы так или иначе чьи-то рабы.
— И мы трое тоже? — усмехнулся Ольгерд.
— Конечно. Разве мы едем в Кафу от скуки или для развлечения? Каждого из нас ведет туда чужая воля. Я исполняю то, что приказано моими старейшинами. Ты — раб кровавой клятвы. Сарабун — раб своего происхождения, он должен следовать за нами потому, что иначе просто погибнет…
— Еще скажи, что все мы в конечном счете рабы божьи, — не сдержался Ольгерд.
— Ты понял, — улыбнулся в ответ египтянин. — Свобода, — это всего лишь призрак, за которым легче всего повести отчаявшихся людей…
Ольгерд слегка пришпорил сбившегося с рыси коня.
— Я не силен в философии и не столь образован, как ты, чтобы спорить о высоких материях, но свою несвободу воина на сытую свободу раба не сменяю!
— Здесь нет высоких материй, — мотнул головой египтянин. — Все просто. Попробуй освободить раба, и ты увидишь, что он будет несчастен, ибо разорвав пусть и ненавистную цепь, он потеряет и кров и хлеб, которые не приучен добывать без хозяйского присмотра…
На следующем дневном переходе стало не до ученых бесед. Ровная как стол степь начала бугриться крутеющими с каждой пройденной верстой каменистыми холмами, меж которых приходилось петлять, выбирая дорогу дну ложбин, чтобы не изматывать лошадей бесконечными спусками и подъемами. Казалось, что дороге не будет конца, когда неожиданно для всех в одной из дальних расселин сверкнула лазурь. Кони заржали, раньше людей учуяв влажный соленый воздух.
