— Я вот он, — Марюс достал длинный нож.
— Ты сам виноват в том, что происходит, — сказал я. — Можно было кончить дело мир-ом, если бы не ваша ненависть.
— Да, я ненавижу вас, русских, — Марюс улыбнулся. — Вот за это им ненавижу — за то, что вы даже не понимаете, почему вас ненавидят.
— Понимаю, — жёстко ответил я. — За то, что я не проткнул твою девчонку. Ещё там, около ворот. За это действительно стоит ненавидеть. Особенно если сам поступаешь по-другому… Но я тебе сейчас ещё добавлю причин для ненависти. Если победишь — мо-жешь убираться. С ней.
— Райна, — сказал Марюс, — подожди. Сейчас мы уйдём.
* * *
Прижав тыльную сторону ладони к губам, Танюшка молча смотрела, как под нак-лонившимся полыхающим частоколом в багряных и чёрных тенях быстро и страшно пе-ремещаются две лязгающих сталью фигуры. В левой руке Марюса — опущенной по телу — алым сверкал длинный и широкий, чуть изогнутый нож. Марюс не бил им, но этот нож был страшным — отблески пламени косо ложились на его перекошенное лицо, на искри-влённый рот, выплёвывавший при каждом ударе: "Ыарх!.. Ыарх!.. Ыарх!.."
"Звиаг!.. Звиаг!.. Звиаг!.." — отзывалась, брызжа искрами, сталь. Левую руку Олег держал за спиной. Удары и отбивы были молниеносны. Нет, совсем не так дрался Олег на дорожке — как раньше это видела она. Общим осталась лишь быстрота.
Олег стремился убить. Даже с немцем он дрался не так на том поединке. "А ведь это… из-за меня! — поняла Танюшка и, ощутив странную гордость, выругала себя: — Ду-ра, эгоистка чёртова! Он же жизнью рискует! По-настоящему!"
Отскочили. Марюс вдруг превратился в чёрно-алый волчок, страшно вскрикнула сталь. Танюшка закусила губу — широкий нож мелькнул у живота Олега, но из-за его спины выметнулся кулак в перчатке с зажатым шведским хватом дагой — выбитый нож полетел по воздуху и со стуком вонзился в горящие брёвна. Дага перевернулась по-испанс-ки — и пропахала кровавую черту по правому боку литовца, снизу вверх. Марюс отскочил, сгибаясь, прижимая к располосованному боку локоть, меч его опустился.
Олег нанёс страшный удар — отвесный, сверху вниз. Марюс вскрикнул — меч выле-тел из его руки, выбитый попаданием выше эфеса. Палаш Олега упёрся в горло Марюса — под челюсть — и поднял литовца на ноги. Несколько шагов назад — Олег напирал, застав-ляя Марюса пятиться.
— Дай мне поднять меч, — услышала девчонка голос литовца.
— Не нужен он тебе, — Олег довёл Марюса до частокола — брёвна пошатнулись, посыпа-лась горящая щепа; Олег на миг отстранился, и Марюс, пригнувшись, молнией бросился на него, ударил плечом в живот, свалил. Они вместе покатились по склону. Частокол, с натужным скрежетом выдрав из земли основание, рухнул в облаке легких искр, метнув-шихся в небо. Если бы не Марюс — так подумать! — пылающая масса прихлопнула бы обо-их, как мух…
Марюс был сильнее, но быстро слабел от раны. Дагу Олег потерял, однако в какой-
112.
то момент, действуя ногами, как кот в драке лапами, отшвырнул пытавшегося зада-вить его весом Марюса, прыгнул сверху — плашмя, как на мягкий матрас, — а в правой ру-ке мелькнул быстро выхваченный метательный нож. И исчез — Танюшка не сразу поняла:
Олег ударил ножом с такой быстротой и силой, что рука стала невидимой. Ноги Марю-са дёрнулись. Олег оттолкнулся рукой от земли и, тяжело встав, начал замедленными движениями растирать лицо обеими ладонями.
Он не видел того, что видела Танюшка. Как Райна, вырвав из упавшего бревна нож Марюса, вонзила его себе в грудь обеими руками. Постояла и рухнула навзничь.
Олег не обернулся.
Игорь Басаргин
Раскинув стынущие руки,
Не видя неба в серой мгле,
Уже на том краю разлуки
Убитый мальчик на земле.
Он, может, сам во всём виновен
И получил, что заслужил —
Но ток живой, горячей крови
Не дрогнет больше в руслах жил.
Пусть оправдают. Пусть осудят.
Ему едино. Он ушёл.
Теперь отгадывайте, люди,
Кому с ним было хорошо…
А он не может оглянуться
Из-за последнего угла
И обмереть, и ужаснуться
Своим чудовищным делам.
Нам словно мало тех напастей,
Что посылают небеса —
С какой неодолимой страстью
Себя двуногий губит сам!
Пока ты жив — ещё не поздно
Начать с начала бренный путь.
Там, наверху, сияют звёзды.
Там, дальше — есть ли что-нибудь?
Дано ли будет нам обратно
Сойти во славе бренных тел,
И смыть всю грязь, и выжечь пятна,
Что в этой жизни не успел?
Иль, может, вправду наше семя
Бессмертным спит в кругу планет
И ждёт, когда наступит время,
И прорастёт… А если — нет?!
А вдруг в последний раз, не в первый
Вершится жизни кутерьма —
И впереди лишь тьма и черви,
А рай и ад — игра ума?!
А вдруг не будет ни возврата,
Ни похвалы, ни укоризн, -
Куда, зачем, на что потратил
Одну-единственную жизнь?!
* * *
У Лешки погиб один человек. У нас убитых не было, даже серьёзно поцарапан ник-то не оказался. И в плен никто не попал — из прибалтов. Зря беспокоился о девчонках Сер-гей. Они не вышли из горящего форта.
Вот и решение проблемы, думал я, сидя на бревне, дымившемся с одного конца. Я устал так, что даже язык не ворочался. Начинало рассветать, а мне больше всего хоте-лось спать, спать и спать. Я смотрел, как ребята Лешки хоронят своего убитого у тех самых кустов, где мы с Танюшкой стояли перед штурмом. Трупы прибалтов бросали ту-да, где всё ещё горел хороший огонь, и я подумал, что впервые чувствую, как пахнет горя-щий человек. Сколько раз читал в книжках… Вот он, этот запах, сопровождающий не-редко описания приключений, про которые так интересно было читать… Противный? Да нет, сладковато-удушливый, вот и всё — а горло сжимает, только когда задумаешься, что это горит.
Ни в одной книжке не написано, какое безразличие и какая усталость наваливают-ся на того, кто остался жив после очередного приключения.
113.
У подошедшей Танюшки в руке был мокрый платок. Я сперва не понял, что она хочет делать, а она, присев рядом, начала стирать с моего лица копоть. Очень аккуратно и… не-жно. Да, нежно. Я немного расслабился и почти замурлыкал. Мне очень хотелось сказать Танюшке что-нибудь приятное и значительное — но, встретившись взглядом с глазами Танюшки, я промолчал. Зачем говорить, когда и так всё ясно?
Подошёл Лешка. Я с неудовольствием покосился на него, потому что Танюшка вста-ла. И встал сам.
— Ты его убил, — почти обвиняющим тоном сказал Лешка. — Ты убил Марюса.
