В следующее мгновение в мозгу Керенского внезапно проявился образ неведомой женщины, закутанной в белый платок. Взмахнув его кончиком, она заглянула в лицо Керенскому своими синими, как небо, глазами и чётко произнесла:
— Кто ты?
— Человек! — ответил он.
— Русский ты, аль инородец?
— Я россиянин!
Женщина усмехнулась, грустно покачав головой:
— Зачем ты пришёл?
— Для того, чтобы спасти империю.
— Власти алчешь?
— Без власти сие невозможно!
— Власть алчешь, злата хочешь, утех неуёмных души тёмной. Вот, что тебе надо! Злой ты, жестокий, не спасёшь ты Россию, предашь её, как и другие. Променяешь на пятаки медные, на славу громкую, на прихоти земные. Нет правды на земле, а не будет правды, и России не будет. Прощай!
— Стой, стой, Мать земли русской! Злой я, жестокий, но не хочу я так, не хочу. Помоги мне, Христом Богом прошу.
— Бога вспомнил! А не поздно ли? Родиной меня зовут, сын мой! Хочешь попытаться?
— Хочу!
— Не верю я тебе. Да других у меня нет. Все о себе лишь думают. Золото да страх глаза им застил. Кого блеск серебра ослепил, кого власти призрак. А кто и рад был помочь, да боится, что убьют. Нет в тебе страха, только глупость одна. Да только тот живёт, кто вперёд идёт. Иди, сын мой, всё в твоих руках. Одно тебе я могу сказать. За все совершённые тобою грехи, тебе же отвечать перед судом Божьим придётся. Но благости, что совершишь, грехи твои смыть помогут. Прощай! А на Бога надейся, а сам не плошай! Далеко он, Бог этот иконописный. В душе у тебя Бог должен быть! Али будет, али нет, тебе решать!
Женщина дёрнула сердито головой и ушла, медленно растворяясь в прозрачном до синевы воздухе. А Керенский вывалился в свой мир, упал прямо на ближайшую койку навзничь.
— Что с ним, что с ним? — запричитали вокруг медсёстры.
Безвольного министра подхватили на руки и усадили на стул. Подбежавшая медсестра сунула ему под нас кусочек тряпки, пропитанной нашатырём. Резкий запах аммиака привёл в чувство Керенского.
— Что это со мной?
— Вы очень впечатлительны, — констатировал главврач. — Сразу видно, что умеете сопереживать и чувствовать чужую боль.
Керенский был с ним не согласен, но спорить не стал. Он чувствовал, что с ним что-то произошло. Что, он пока точно не знал, но в душе поселилась какая-то мрачная решимость всё исправить. Вот только как это сделать, Алекс пока не знал.
Сейчас же требовалось завершить программу, ради которой он сюда приехал, а потом уже разбираться со своими видениями, от которых ему было тошно. Держа лицо, он смог до конца сыграть свою роль, как бы тяжело ему ни было. Но солдаты ничего не заметили, а главврач ничего не сказал.
Вручив медали и подарки, Керенский ещё раз поблагодарил всех солдат и медперсонал, после чего они с главврачом вышли из палаты и направились к выходу.
Алекс шёл молча, но не мог не задать вопрос человеку, самоотверженно спасающему чужие жизни:
— У вас есть проблемы, доктор?
— Есть, куда же без них?
— Говорите какие, я постараюсь вам помочь!
— Нам не хватает медсестёр и перевязочных средств.
— Хорошо, мы объявим медсестринские курсы обучения для всех желающих, и будем платить высокую зарплату. С медикаментами тоже поможем. Что не сможем купить, то попросим граждан принести. Раненые должны быть в заботе. А сейчас мне пора. Спасибо! — и Керенский, крепко пожав руку доктору, искренне удивлённому произошедшим событием, вышел из дворца.
Глава 23. Инвалидная команда и Кресты
"Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный! Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка." Александр Пушкин
Уже подъезжая обратно к министерству, Керенский обратился к адъютанту.
— А куда после госпиталя инвалиды идут?
— Дак, кто куда. У кого есть семья, тот в семью, у кого не осталось никого, или возвращаться невмоготу, те на самое дно падают, побираются да попрошайничают. А те, кто заслуги большие имеют, тех в Инвалидный дом определяют, что на Каменном острове. Он ещё Павлом I построен.
— А кто там начальствует?
— Так, вроде, контр-адмирал Рыков Александр Николаевич, он и сам безногий по ранению, ему забота об инвалидах ближе.
— Прекрасно! Тогда поехали прямо туда.
Дворцовый мост, покрытый кучами грязного снега, мешал двигаться автомобилю, и его несло в разные стороны. Внизу, под мостом, медленно тонули в воде, выступающей из-подо льда, ещё большие кучи снега, грязи и мусора, сброшенные туда ранее.
Съехав с моста, они двинулись по донельзя загаженным улицам в сторону Инвалидного дома. Свобода отняла у домовладельцев и дворников всякое желание убирать улицы от снега и конского навоза, тем более, за это не платили денег. Да и, по совести говоря, хватало там и человеческого говна, в этой смеси грязи, льда и тающего снега. Извозчиков осталось очень мало, трамваи, бесконечно перегруженные людьми, висящими на «колбасе», сетке и где только можно, постоянно ломались.
Петроград медленно, но верно деградировал. В Таврическом дворце бесконечно заседали. Министров дёргали на совещания, митинги, заседания, отчего им зачастую не оставалось времени на служебную деятельность. Пока Керенскому удавалось от этого отлынивать.
Сам же он с тревогой смотрел на разнузданные толпы солдат, бесцельно шатающихся по улицам. Горожане, торопливо идущие по своим делам, опасливо посматривали на них, а забитый и испуганный вид женщин откровенно удручал. Возле парадных подъездов виднелись жёлтые росчерки испражнений неведомых писающих мальчиков. С каждым днём золотая удавка свободы всё туже затягивалась на шее добропорядочных граждан и надёжно там фиксировалась. Но то ли ещё будет?
Полиции давно уже не было, а кучки добровольных милиционеров, казалось, боялись сами себя. Потихоньку начинали грабить винные лавки, но декрет об отмене сухого закона уже вступал в силу, частично выбивая у грабителей почву для самих грабежей. Торговля спиртным стала постепенно возобновляться. Но милиция не могла пока предотвращать разграбление складов со спиртным. А планируемых Керенским формирований охраны порядка ещё не существовало.
Глава УГРо Кирпичников докладывал, что он начал набор и обучение людей, но люди шли неохотно, памятуя, что произошло с их предшественниками, да и брать их было особо негде. Большинство из тех, кто приходил, имели нехороший шлейф участия в тёмных делишках, а незапятнанных ничем добровольцев катастрофически не хватало. А ведь ещё нужно было формировать и другие подразделения, более тайного характера.
За этими размышлениями Керенский с адъютантом добрался до Инвалидного дома. Отставной контр-адмирал Рыков оказался на месте. Войдя через парадный вход, Керенский сразу направился в его рабочий кабинет. Путь ему указывал дежурный, назначенный из числа проживавших здесь инвалидов.
В кабинете его уже ждал подтянутый, стройный до худощавости морской офицер. Спокойное лицо с выразительными глазами, как будто бы припухшими от волнения или болезни, длинные усы вразлёт, протез левой ноги, потерянной в результате обороны Порт-Артура — всё это дополняло картину отставного морского офицера. К тому же, ещё и выходца из старинного морского рода, не одно поколение которого служило на флоте Российской империи.
— Чем я заслужил личное посещение министра юстиции Временного правительства? — проговорил Рыков, крепко пожав Керенскому руку.
— Вы не поверите, но я приехал обратиться к вам за помощью.
— Действительно, я вам не верю. Чем я вам могу помочь?
— Можете, и даже, можно сказать, что не только вы. А и те люди, которые потеряли на войне здоровье и сейчас находятся под вашим патронажем.
— Что вы имеете в виду?
— Я думаю, для вас не будет секретом, что в моих руках сейчас сосредоточена власть не только министра юстиции, а значит, всех судов, адвокатур и прокуратур, но и министра внутренних дел. Потому я в ответе и за вновь создаваемую милицию. Пока она ничего собой не представляет, и это весьма удручает. Впрочем, вы всё и так сами видите. Не будем терять на это время. Скажите, Александр Николаевич, инвалиды смогут ещё раз послужить своей Родине?
