Мы-то без оружия были, в оцеплении. Только лопатки. Второй линией, за вованами. В районе Пушки. Ну, площади Пушкинской. Меня к магазину пихнули. Армянскому. Бывшему. Сначала толпа была не так чтобы очень большая. Потому что к тому времени совсем без малого всех очень уж достать успели. Демократией. Толерантностью. Национальное унижение на Кавказе, ну, с абхазами и осетинами южными, да и где угодно, простому народу большей частью довольно легко пережить оказалось, а вот когда еще и с финансами полная труба, да не просто, а настолько, что пенсии частично бумажками, государственными пенсионными бонами, выдавать начали… Это поскольку сначала штатовцы цены на нефть сбросили, раза в три где-то, потом европейские «партнеры» энергетическую хартию подписали. В многостороннем порядке, но, как водится, без нас, и к обязательному исполнению всеми сторонами – включая РФ, разумеется, – тут уж без нас никак.
Словом, пошумела либеральная общественность, повозмущалась. Правозащитники, до кучи. На Пушке не дрались. Думал, так и обойдется. Ан нет. Шум послышался, стрельба. Хлестко – на улице. Почти не слышно – из домов. Сверху. У меня к тому времени слух уже наметанный был. На такие дела. Тихо пришли, отстреляли, видно, кого нужно, тихо ушли. А так беспорядков особых не было. Несколько драк, небольшая стрельба, убитых… несколько десятков признали. Почти половина иностранцы. Как изначальные, так и обыностранившиеся бывшие наши. Но читал, в 93-м, когда Боря парламент равнял, не в пример больше было… И шума, и трупов.
Наши садятся. Все. Одна «чаечка», впрочем, побита слегка. Крылышко девочке покалечили злые дядьки. Ничего, починят тебе крылышко – будешь снова летать по небу синему, аки новенькая.
Вовочка тогда, что интересно, на посту остался. Презиком то есть. Назло Штатам, что ли. Многие министры тоже потом вернулись и думские. Не все, впрочем. Особенно не высший, но высокий уровень прошерстили. Серых кардиналов, так понимаю. Замов, референтов, помощников всяких… Потом упорные слухи ходили, будто бы сам Вовочка все это и устроил. Кто знает. Дедуля только обмолвился как-то – помогли, мол, товарищу. Понять и разобраться. Прежде всего в себе. Нас потом на две недели в Иваново. По общагам. Женским. Там много, девчонки ла-а-асковые. Затем немного боевой подготовки, чтоб в себя пришли, – и в Приднестровье. Типа, снова отдыхать. Теплый сентябрь, овощи, фрукты, вино прошлогоднего… очень удачного, кстати, урожая. Поспело. Отдохнули…
По времени, смотрю, пора сменяться. Вон и немец уже возвращается. Высотник который. Топаем в столовку. Всей четверкой. Я, Жидов, вернувшийся уже Харитонов, ну, и Толик. Который Борисовым оказался. Заматерел Толик, взгляд стал уверенным и отчаянным одновременно. Такое вот сочетание, не редкое, похоже, в те дни… у «сталинских соколов». Пытался было что-то насчет тех сбитых оправдываться, ну, когда Гейдриха успокоил. Надо так надо – я не в обиде.
Кормят, как всегда, на убой. Запасы – надо осваивать. Все понимают уже, что уходить придется и вывезти не получится. С правой стороны зала летный состав, с левой – технари, зенитчики, пехота и прочее. Летная норма другая чуток. Главное не то, что обильная – хотя и это есть, – а что многих продуктов летуну нельзя. Метеоризм и прочие фокусы. Нашему брату, летсоставу, и в мирное время дома можно было только ужинать. В дни полетов, в смысле.
На выходе подходит ко мне саджент. Чуть постарше обычного, в очках, но не сверчок.
– Разрешите, – говорит, – представиться. Сержант Вишневецкий. Антон. Вы, – спрашивает, – младший лейтенант Малышев будете?
– Ну я, – отвечаю. – Был, есть и буду. Надеюсь. Какие дела?
Оказалось, парнишка из студентов. Как раз в 39-м им отсрочку отменили, вот и пришлось. С третьего курса. Журфака. И хобби – кинодокументалист. Оператор то бишь. Здесь же он по поводу приличного знания немецкого языка. Типа, переводчиком. Но хочет и профессионально расти. По основному призванию. Мечтает статью написать. Об еройском подвиге младшего лейтенанта Саши. Журавлева. Если б снять, так и вовсе циммес, но камеры, увы… Однако сомнения у него имеются. Некоторые. Потому как мамлей Толик, который Борисов, будучи перехваченным акулом пера вчерашним вечером, сообщил ему, будто бы немца того мамлей Костик сбил, как и вообще всех немцев – ну, почти, и Костик тот самый, по его словам, чуть ли не суперпуперас ВВС РККА и самый что ни на есть сталинский не сокол даже. Орел. А вот вечером того же дня специально нашел и сообщил, что напутал.
Ну, я ему, естественно, и выдал. Согласованную версию. Правда – это, конечно, хорошо. Но бывают вещи правильнее правды. Мне ж было интересно насчет десанта. Узнать. Немецкого то есть. Наших, оказывается, только и спасло, что немцы тоже далеко не корифеи всех наук и вовсе не безупречные гении тактики со стратегией. И даже мало того. Кретином надо быть последним, чтоб десантную сбрую придумать без возможности крепления оружия[223].
То есть немецкая десантура сыпалась с совсем малых, кстати, высот, имея при себе только пистолет и нож. Прочее же оружие с боеприпасами сбрасывалось грузовыми парашютами отдельно. Вот пока они до этого самого оружия добирались, наши и успели. Опомниться. И вжарили им – по самое что ни на есть не могу. Благо народу на аэродроме немало собралось. Гейдриха искать. Даже кинологов откуда-то пригнали. Ох, как же потом собачки эти пригодились – выживших десантников по болотам гонять. Да… чего особо не люблю, так это собачек… Брехливые, сволочи. И слух, и нюх, и ночами не спят. Почти.
Нескольких в плен взяли. Антон и допрашивал. Оказывается, три батальона из состава первой десантной – для секретности ее называли еще 7-й авиационной – дивизии срочно перебросили под Варшаву по личному приказу Гитлера. Едва переведя дух, экипировались и ночью, одним батальоном – сюда к нам. С задачей всех убить, одним остаться. И – найти Гейдриха. Получилось наоборот. Так часто бывает. У десанта со спецназом – особенно. Рисковое это дело. Второй батальон, выходит, мы в Барановичах обезглавили, а третий незнамо где. Пожелаем ему такой же удачи.
Кстати, о риске. Не обратил сразу внимания, что это за предмет военный интеллигент в шаловливых ручонках все время вертит. И так, и эдак. А как присмотрелся – меня аж морозом всего пробрало. Спустя мгновение ЭТО было уже у меня. В руках. Граната. Ф-1. С ввинченным, что самое пикантное, взрывателем. Этот сначала не понял. Пришлось объяснить. Оказалось, он ее давно так носит. Выпросил у армейской разведки. Их, как выяснилось, тоже сюда – до кучи. И рассудил-то ведь, в общем, правильно. Что плен ему категорически противопоказан, с его-то пятым пунктом[224] на физиономии. И действительно. Сейчас только заметил. Мне-то все это настолько по фене, что сразу и внимания не обратил.
Гранату реквизировал. Взрыватель отвинтил. И положил в разные карманы, как положено. Парень, кажется, обиделся. Ничего. Мне тоже в плен попадать нельзя. По несколько иным, правда, причинам.
А кстати, не завернуть ли мне к Ицхаковичу? В мастерскую ПДИ. Узнаю, как дела, заодно и… есть еще одна задумочка. Захватив в казарме запасной комбез, топаю туда. Благо дорога недлинная. Заскочил по пути на медпункт. Пакет взял. Перевязочный. ППИ называется. Надо же, и йод имеется. Березки шелестят себе, и птички неведомые поют-чирикают. Жить – хорошо!
Ицхакович зашхерился в глубине комнаты, у окна. Возится там. В темном углу напротив деваха какая-то. Платочек, платьице. Хнычет. Да нет, не хнычет. В полной, кажется, тихой истерике.
Здороваемся. Обеспокоен. Его, оказывается, в Москву вызывают. Ночью самолет, с оказией. По линии НКВД. А он никогда ничего… Сначала в голову не пришло, потом понял. Литовская морда не зря мой комбезик без малого не слопала зенками бесстыжими. Понравился, значит. Излагаю свое видение вопроса, а потом, заметно повеселевшему мастеру, свою маленькую проблему. Некоторое время обсуждаем, как лучше приспособить гранату с запалом, чтоб можно было и отдельно, и вместе, и не мешала чтоб. В плен мне тоже чего-то не хочется. Не те времена. Чтоб подобного рода опыт приобретать. Уже. В смысле, когда мы вышивали, ну, в следующем не менее поганом веке, плениться рекомендовалось еще меньше. Спецназу. Дуже чревато было… Ну, и индпакет, до кучи. В кармане гимнастерки неудобно. Мне.
Ицхакович подзывает красну девицу, ставит задачу. Клуша клушей. Довольно крупная и, что называется, в теле – но совсем слегка. Так, лишь чуток покорпулентнее, чем положено. По сравнению с позднейшей модой. Фигурка… Крепенькая такая. Кубышечка. Довольно миленькая, однако. Ну, чтоб молоденькая девица вовсе уродиной была, это ж надо и вовсе под несчастливой звездой родиться. Носик картошечкой, распух, красненький, рыдания едва сдерживает. Белобрысенькая вся из себя. Глазки мелкими незабудками. Пусть поработает – отвлечется. Не знаю, что у нее там за проблемы. Да и не… Своих, короче, если хватает. Сам Ицхакович, однако, занят. Делом.
