— Точно знаешь? — насторожился Иловайский.
— Ручаюсь. Даже могу сказать, под чьим началом пойдут французы.
— И?
— Евгения Богарне, пасынка узурпатора.
— Так! — пальцы генерала выбили дробь по столу. — Вот что, капитан, едем в штаб вместе. Эти сведения нужно светлейшему донести. Тебя к нему не пустят, да и не поверят, скорее всего. А вот я тебя знаю и словечко замолвлю.
Ага, забрало. Разведка в русской армии хромает. В моем времени прошляпила выход Наполеона из Москвы. А тут свежие сведения, да еще чуть ли не из ставки корсиканца. Не важно, что добыл их какой-то капитан. Кто его к Кутузову привел, а? Есть шанс получить плюс в карму, как говорили в моем времени.
Мы встали и вышли из избы. На крыльце нас встретил есаул Лазарев.
— Вот, ваше превосходительство! — сообщил, указав на лошадь, поперек седла которой лежала какая-то хламида. — Конь справный, бурка добрая, в кобурах пистоли. Французские, но бьют крепко, проверяли. А вот еще, — он протянул мне шпагу и серебряные часы на цепочке.
— Благодарю, господин есаул, — сказал я, принимая подарки.
— Молодец, Лазарев! — похвалил Иловайский. — Зла на тебя и твоих казаков капитан не держит, сам мне о том сказал. Головатого поучи, как положено по-станичному, но особо не усердствуй. Понял?
— Слушаюсь! — вытянулся есаул.
— Поехали, Платон Сергеевич!
Казаки из конвоя Иловайского помогли мне облачиться в бурку. Я взобрался в седло, и мы с генералом, сопровождаемые казаками, порысили по улице.
— Ты вот что, Платон Сергеевич, — сказал Иловайский вполголоса. — Ежели светлейший спросит, кто тебе бланш под глаз подвесил, на французов сошлись. Дескать, когда в плен брали, побили. Договорились?
— Непременно, ваше превосходительство! — кивнул я. — Сам так собирался сказать.
— Вот и славно! — заключил он.
* * *
Глава 16
— А с чего это, голубчик, французские генералы при тебе разговоры вели? — спросил Кутузов, устремив единственный глаз на капитана.
— Позвольте, объясню, как дело было? — ответил офицер.
— Изволь, — согласился командующий.
— Меня привели для допроса к Даву. Маршал был занят, и меня оставили в приемной в уголке под охраной двух солдат. Рядом находился французский полковник Маре — он, как полагаю, за разведку у Даву отвечает.
— Слыхали о таком, — сказал полковник Толь [63].
Главнокомандующий кивнул, подтверждая.
— В скором времени из кабинета Даву вышли два генерала: один бригадный, другой дивизионный, ежели судить по мундирам и шляпам. Встав посреди приемной, они стали обсуждать состоявшуюся у маршала беседу. Полковник Маре к тому времени проследовал в кабинет Даву, на меня генералы не обратили внимания. В их глазах, видимо, я был чем-то вроде мебели.
— Как? — спросил Кутузов и улыбнулся. — Мебели? Славно сказано. Продолжай!
— Вот тогда я и расслышал «МалИ ЯрославЕЦ», — капитан произнес название города на французский манер, поставив ударение в конце слов. — После чего бригадный генерал спросил дивизионного: «Богарне пробьет нам дорогу?», на что последний ответил: «Вне всякого сомнения. Вице-король отлично зарекомендовал себя во многих делах». После чего оба ушли, вернулся Маре, и меня повели на допрос к маршалу.
— Что тот спрашивал? — поинтересовался Кутузов.
— Главным образом хотел знать, собирается ли государь Александр Павлович заключать мир с узурпатором. Французы знали, что я еду из Петербурга — при мне нашли предписание из Военного министерства прибыть в распоряжение Главного штаба Русской армии.
— И что ты ответил маршалу?
— Что государь не обсуждал со мной этот вопрос.
— Славно! — восхитился Кутузов. — Ай, да молодец! Государь не соизволил говорить о мире с капитаном, — он хохотнул. — Крепко француза осадил.
— Между прочим, правда, — пожал плечами офицер. — Государь со мной об этом не беседовал. О другом — да, и много, но о мире ни слова.
— Что? — изумился Кутузов. — Государь удостоил вас аудиенции?
В волнении светлейший не заметил, как перешел на «вы». Младшим офицерам, особенно молодым, а также близким ему генералам он говорил «ты», о чем все знали и не обижались.
— По повелению государя меня отозвали из армии в Петербург, где я встречался с его императорским величеством более десяти раз. Если быть точным, тринадцать, считая последнюю аудиенцию.
Кутузов ошеломленно смотрел на стоявшего перед ним офицера. Государь подолгу беседовал с каким-то капитаном? Но о чем? Чутье опытного царедворца подсказывало, что здесь кроется важная тайна, которая не предназначена для посторонних ушей. А вот ему нужно знать непременно.
— Господа! — сказал светлейший присутствовавшим при разговоре генералам и полковнику Толю. — Прошу оставить нас с капитаном наедине.
Подчиненные поклонились и вышли.
— Говори! — произнес Кутузов, когда за последним из них затворилась дверь. — Зачем ты понадобился государю?
— По образованию я лекарь, — начал офицер. — Учился за границей. Практиковал в Кельне, откуда против своей воли был взят во французскую армию военным медиком. Служил под началом маршала Виктора, пока, наконец, не сбежал и не перебрался в Россию. Здесь вступил в русскую армию, где случай свел меня с директором медицинского департамента Военного министерства Виллие. Яков Васильевич узнал, что я умею сводить мозоли на ногах, и написал о том государю. Александр Павлович давно страдал от этого недуга, вот и повелел доставить меня в Петербург. Только попрошу, ваша светлость, о том никому не говорить. Мозоли — хворь не стыдная, но не дело, если в армии станут это обсуждать.
— Не скажу, — заверил Кутузов. — Продолжай.
— Мозоли я свел. Дело это не быстрое. Приходилось делать размягчающие ванночки, ставить компрессы. Во время таких процедур государь милостиво соизволил беседовать со мной.
— О чем? — спросил Кутузов.
— Любопытствовал про битву под Бородино — и не только. Спрашивал про Смоленск и прочие сражения. Требовал говорить подробно, ничего не утаивая.
— Про оставление Москвы спрашивал?
— Да. Интересовался, что я думаю об этом.
— И как ответил?
— Оставление Москвы стало тяжкой, но вынужденной мерой. Попытка не пустить врага в старую столицу кончилась бы уничтожением армии. Вы поступили мудро, ваша светлость.
— Так и сказал?
— Именно, ваша светлость!
— А государь?
— Удивился. Сказал, что впервые слышит такое от офицера. Что другие ругают вас, на чем свет стоит.
«Да, — помрачнел Кутузов. — Желающих расшибить лбы о французские ядра пруд пруди — как в армии, так и в Петербурге. Кто ж тогда Бонапарта из России прогонит?»
— Отчего ж думаешь, не как все?
— Так ведь все на виду, ваша светлость, — пожал плечами капитан. — Вздумай мы разбить французов в генеральном сражении, неизбежно потерпели бы поражение. Армия Бонапарта сильна, и ею командует гениальный полководец. Вон, под Бородино еле выстояли. Я был там, бился на Семеновских флешах и воочию видел, как силен француз. Трупы людей и коней лежали горами. Заманив узурпатора вглубь России, мы растянули его коммуникации, на которых сейчас действуют наши летучие отряды. У французов недостаток провианта и фуража даже в Москве. Их солдаты и кони голодают. И чем дальше, тем хуже для них. Голод и холод убьют их больше, чем наши пушки и ружья. Потому Бонапарт и рвется на старую Калужскую дорогу. Для него это возможность пройти по незатронутой войной местности и пополнить припасы. Наша задача — не пустить.
Хм! Кутузов с интересом смотрел на офицера. Капитан рассуждал как опытный стратег, это было непривычно слышать от офицера в таком чине. «Руцкий, Руцкий, — мелькало в голове. — Где-то я слышал эту фамилию. Что-то связанное с наступлением французов. Но вот что?» Так и не вспомнив, светлейший вызвал колокольчиком адъютанта.
— Позови Толя! — велел офицеру.
