— Конечно! — кивнул Синицын. — Вон моя палатка. Идемте, провожу. Петров! — вызвал он из строя унтер-офицера. — Займись этими олухами, пока я господина подпоручика устрою.
— Капитана, — поправил я, спрыгнув на землю и ткнув пальцем в свой горжет.
— Надо же! — покрутил он головой. — Как борзо в чинах растете.
— Государь пожаловал, — объяснил я. — После расскажу, за что и как. Ведите!
Держа лошадь на поводу, я зашагал вместе с прапорщиком… Упс! Уже с подпоручиком.
— Ты, гляжу, тоже в чинах подрос, — сказал, разглядев горжет на его груди. Мы уже отдалились от роты, и я перешел на «ты». Не следует при нижних чинах «тыкать» командиру. Синицын — дворянин, пусть и новоиспеченный.
— Так всех после Бородино пожаловали, — пожал плечами бывший фельдфебель. — Ваш знакомец Кухарев теперь тоже подпоручик, Рюмин — капитан, Спешнев — подполковник.
Понятно. Потери в офицерах после Бородино у русской армии огромные, вот и пошла движуха.
— Как новобранцы? — спросил я Синицына. — Сено-солома?
— Нет, — покрутил он головой. — Слава богу, не деревенские, из московского ополчения. Кто-то из дворовых людей, кто-то из мещан, люди большей частью сметливые и бойкие. Есть даже грамотные, только строю учить их да учить, — подпоручик вздохнул. — И стреляют плохо, заряжают медленно.
— Приставь к каждому наставника из старослужащих, — посоветовал я. — Пусть дрючит молодого.
— Уже сделал, — махнул рукой Синицын. — Только опытных после Бородино мало. На одного по трое ополченцев приходится. Не справляются.
Грустно… За разговором мы приблизились к палатке.
— Ложитесь, Платон Сергеевич! — сказал Синицын, откидывая полог. — Там у меня солома под рядном и сено в головах. О лошадке не беспокойтесь. Велю фурлейту ею заняться — обиходить, накормить. Ваш мерин, к слову, цел и здоров. На нем Рюмин пока ездит, но велите вернуть — отдаст.
— Подумаю, — сказал я и полез в палатку. Там снял с головы кивер, вытащил из перевязи шпагу, стащил мундир и повалился на ложе Синицына. После чего накрылся буркой и мгновенно уснул.
Я видел сон, и тот был страшен. Передо мной лежало поле, устланное телами павших солдат, судя по мундирам, французских. Из-под груд трупов ручьями текла кровь, на траве валялись оторванные руки и ноги, причем, некоторые шевелились. Я стоял, глядя на тела, почему-то зная, что все эти люди погибли по моей вине. В стороне послышался топот копыт. Я повернул голову: ко мне скакал всадник. Белая лошадь, серая шинель, характерная шляпа. Наполеон? Тем временем всадник приблизился, и я разглядел всем известное одутловатое лицо и нос с горбинкой.
— Ну, что? — спросил Бонапарт почему-то по-русски. — Доволен, посланник? Это ты их убил, — указал он на поле.
«Неправда! — хотел возмутиться я. — Ты сам привел их в Россию. Все из-за твоего желания править миром». Но вслух произнести этого не смог — слова будто замерзли в горле.
— Нечего сказать в оправдание? — нахмурился Наполеон. — Раз так, приговариваю тебя к смерти. Расстрелять его! — указал он на меня рукой в перчатке.
Два ближних мертвеца вскочили с земли и, подбежав, схватили меня за руки. Я попытался вырваться, но тело не подчинилось. Тем временем другие вставшие покойники принесли откуда-то столб и вкопали его в землю, причем, сделали это без лопат, руками. Меня подтащили к столбу и прикрутили к нему ремнями от перевязей. Покончив с этим, мертвецы подобрали валявшиеся на земле ружья и стали их заряжать. Залитые кровью лица солдат выражали мрачную решимость. У некоторых отсутствовали куски черепа, я даже видел обнаженный мозг внутри их голов, но это не мешало французам действовать ловко и умело. Наполеон наблюдал за действом с ухмылкой на лице. Внезапно порыв ветра распахнул шинель на его груди, и я увидел в ней огромную дыру. Мундир вокруг нее был залит кровью.
— Ты же мертв, император! — крикнул я. — Тебя убили.
— Мерси боку! — насмешливо поклонился он. — А я-то не знал, — и, повернувшись к солдатам, скомандовал: —Готовсь! Целься! Пли!
Грохнул залп. Шеренгу солдат окутал пороховой дым. Время будто замедлило бег. Я видел, как стволов ружей вылетают языки пламени, следом показываются черные шарики пуль, которые устремляются ко мне. Вот они подлетели совсем близко, и одна за другой стали проникать в мою грудь. И тогда я закричал…
— Ваше благородие! — кто-то затряс меня за плечо. — Проснитесь!
Я открыл глаза. Поле битвы исчезло. Не стало мертвецов и их убитого императора. Надо мной колыхалась парусина палатки, а затем возникло знакомое лицо.
— Пахом? — удивился я. — Ты мне снишься?
— Никак нет, ваше благородие, — сообщил денщик. — Тута я. Вы во сне кричали, вот и осмелился разбудить.
— Как сюда попал? — спросил я, садясь. — Ты же под Москвой остался.
— Казаки подобрали, — сообщил Пахом и радостно улыбнулся. — Разъезд на меня выскочил. Я обсказал, кто таков и как тама очутился, пожалели меня казачки. Конь заводной у них был, на нем подвезли к лагерю. Далее я уже сам. Насилу нашел баталион, — пожаловался денщик. — Пришел, а мне говорят: его благородие капитан Руцкий вернулся из хранцузского плена, сбег от антихристов. Палатку, где отдыхаете, показали. Я снаружи на травке прикорнул, а тут вы кричать стали. Осмелился побудить. Я так рад, ваше благородие! Прямо сил сказать нет, как.
Пахом схватил мою руку и приложился к ней губами.
— Будет тебе! — я отобрал руку. — Давай умываться, коли разбудил. Хорошо б и бриться. Попроси, что ли, у кого туалетные принадлежности.
— Не извольте беспокоиться, ваше благородие! — поспешил Пахом. — Свои есть.
Снаружи денщик слил мне из котелка, я, фыркая, умылся и сел на расстеленную Пахомом попону. Где только он ее взял? Тем временем денщик принес от ближайшего костра горячей воды в котелке, достал из сумки оловянную чашку, помазок, мыло и стал взбивать в чашке пену.
— Откуда это у тебя? — спросил я, наблюдая за его ловкими движениями.
— У маркитантов купил, — сообщил Пахом, не отрываясь от занятия. — Нам, таперича, хозяйством заново обзаводиться. Все, что было, хранцузы схитили.
— А деньги где взял?
— Так ваши.
— То есть?
— Я, как хранцузов увидал, достал из саквы бумажник, коий вы мне на сохранение отдали, и вынул из него деньги, — пояснил Пахом, намыливая мне лицо. — Сунул их за пазуху, а бумажник обратно кинул. Нехристи саквы обыскали, бумажник нашли, а за пазуху заглянуть не догадались. Так и сберег.
М-да. Вот и говори, что русские глупы. Так быстро сообразить, и, главное, сделать… Сам бы не допер.
— Я вам, ваше благородие, по гроб… — шмыгнул носом денщик. — Аспиды эти нерусские убить меня хотели, пистолю нацелили, а вы вступились. Я таперича для вас что хошь сделаю.
Он вздохнул, достал из сумки бритву и стал скрести мои щеки.
— Ничо, — бормотал, вытирая пену о полотенце. — Деньги у нас есть, купим, что потребно. У маркитантов тута все имеется. Кобылку, на которой приехали, поглядел — добрая. Годков пять, не более. Зубы не стерты, сама крепкая. Седло, правда, казачье, но другое дешево купить можно. Казаки хранцузские продают — у них много. А еще мерин ваш цел, мне о том донесли. Его благородие Рюмин на нем ездит, но мы заберем. Нечего на чужое рот разевать! — мстительно сказал Пахом. — А то, ишь, прибрал. Свое нужно иметь.
— Разберемся, — сказал я, улучив момент. — Меня никто не спрашивал?
— Его высокоблагородие подполковник Спешнев приезжали, — сообщил Пахом. — Но я сказал, что вы спите. Ночь к своим выбирались после того как от хранцузов утекли, сморило. Он и отстал. Велел только, как проснетесь, к нему идти.
— Куда?
— Вон изба, — Пахом указал рукой с зажатой в ней бритвой. — Их высокоблагородие нонче полком командуют, им положено. Другим ахфицерам только палатки.
Семену дали полк? Нефига себе карьера! Хотя, чего удивительного? После Бородино и не такое возможно. Столько командиров сгинуло… Ну, а что я? Скорей всего Семен заберет к себе младшим офицером. Ладно, увидим.
