Он раздевал ее неловко, потому что она ему не помогала, и от этого даже задрать длинную суконную юбку было непросто.
— Ну! — вырвалось у Коли. — Ты что? Помоги же.
Криком он ничего не добился, но в этой борьбе устал, и желание, столь неожиданное и острое, как-то заглохло, хотя, конечно же, он не мог остановиться и отказаться от насилия, иначе ему не вернуть власть над Островской, которая тоже разрывается между страхами страхом потерять обретенную так поздно и незаслуженную любовь, словно любовь к проститутке, и страхом потерять себя — революционерку, руководительницу, ветерана — все эти безмозглые слова тем не менее существовали в ее сознании и, возможно, были важнее, чем вспышки страсти к Коле, — она могла начисто забыть о нем днем, в заботах и мучиться от желания, оставшись одна. Недолгое время Коля был постоянством как постоянна жена, суетящаяся на кухне приходящего со службы чиновника, и тут стал уплывать, исчезать, так откровенно и цинично. Островской приходилось ревновать мужчин, которые ей никаким образом не принадлежали, как можно ревновать кинозвезду к балерине — оба существуют лишь на картинках и в воображении. А тут на нее свалилась ревность к мужчине, который обладал ею, был нежен и в любовь которого она, без всяких к тому оснований предпочла поверить, хотя для этого пришлось отказаться от любых надежд и вообще мыслей о будущем.
Когда Коле удалось наконец добиться ее губ, жестко до боли, сдавив ее подбородок, чтобы губы не прятались от поцелуя, она сдалась окончательно и стала быстро и жарко обцеловывать его лицо, невнятно умолять Колю чтобы он шел к ней скорее, что она не может больше терпеть… и впервые в жизни Нина поняла, что скрывается под словом «кончила», которое она слышала от товарок даже на каторге и в ссылке, потому что они там, независимо от партийной принадлежности, обсуждали эти вещи и даже погружались в женские греховные романы, и Нине приходилось делать вид, что она все понимает, проходила эти уроки еще в школе… но только в ту ночь, когда Коля пришел домой ночью, и эта тварь Каплан ждала его, дежурила у окошка Нина испытала это жгучее до вопля, счастье… она хлынула навстречу злому мужчине, который почувствовав ее пожар, воспалился сам и загонял ее в краткий восторг любви и сам разделял его, но при том не терял своей ненависти к ней.
И это была любовь Нины Островской.
Они лежали еще несколько минут безмолвно.
Потом Коля достал папиросы. Зажег себе и Нине.
Они лежали, курили, стряхивали пепел на пыльный пол.
Докурили.
Нина села на кровати, стала поправлять юбку и блузку, взяла со стула кожаную куртку, в которой поджидала Колю на площади, погасила папиросу в горшке с сухой пальмой на подоконнике.
Коля лежал на спине, он даже не сделал попытки прикрыть стыд.
— Я должна сказать тебе со всей ответственностью — произнесла Островская, — что я не допущу твоей близости с этой террористкой, я уничтожу ее. Ты знаешь, что это в моих силах. Я могу не пожалеть и тебя.
Коля не ответил. Он понимал, насколько серьезна его возлюбленная.
Она не из тех людей, кто отказывается от идеи для вещи, Или любовника.
Островская зажгла свет, Коля отметил про себя, что она точно знает, где у него выключатель.
— Дай мне слово, — сказала она, — что будешь вести себя достойно.
— Что это означает? — устало спросил Коля.
Он продолжал сидеть на кровати, не дав себе труда привести в порядок одежду.
— Я не люблю повторять, — сказала Нина.
Не дождавшись ответа, она вышла из комнаты и плотно, резким движением прикрыла дверь. Но не хлопнула ею. Она уже владела собой. Коля лежал на кровати.
В душе было гадко и пусто.
Он был рабом. Выпоротым, униженным рабом. И хозяева его не были людьми благородными и достойными того, чтобы повелевать им, Николаем Беккером, умным и талантливым человеком, красивым, стройным, высокого роста, достойным высокой участи…
Он понял, что ему пора уезжать.
Уехать сразу, ночью, сегодня или завтра на рассвете, чтобы ни одна душа не догадалась, куда он подался. На юге собирается армия, готовая защитить Россию от большевиков. И возродить ее. Там среди офицеров белой гвардии найдется Беккеру достойное место. Там, именно там он наверняка встретит адмирала Колчака, человека, который ценит Колю и знает ему истинную цену.
Коля сел на кровати. Старые пружины громко взвизгнули. Почему он не слышал их голосов, когда насиловал свою возлюбленную? Насиловал? Что за чепуха. Именно этого она хотела. Подчиниться настоящему воину. Она счастлива… Хоть завтра губу разнесет!
Коля не удержал улыбки.
Теперь спать, спать… чтобы быть готовым к бегству на юг, Коля приподнялся, чтобы выключить свет, Он повернул выключатель и как бы дал этим сигнал двери осторожно и медленно раствориться.
— Я сплю, — тихо сказал Коля, понимая, что вернулась Островская.
— Извини, — говорила Фанни. — Спокойной ночи… Прости.
Но она не уходила. Так и осталась стоять в дверях.
— Это ты Фанни? — сказал Коля. — А я тебя спутал.
— Я знаю, я все знаю. Тебе было плохо из-за меня.
— Входи и закрой за собой дверь, — велел Коля.
Фанни подчинилась.
— Я завтра уеду, — неожиданно сказала Фанни. — Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Я не могу… я люблю тебя, Я уеду.
Она заплакала.
Коля подошел к ней — всего два шага их разделяли.
Он обнял ее как мог нежно. Он стал целовать ее теплые, пахнущие как детская игрушка волосы, Фанни положила голову ему на грудь и повторяла лишь:
— Я уеду, ты не бойся…
А живое воображение Коли Беккера между тем рисовало Нину Островскую, которая крадется по коридору к его комнате, в руке наган, подарок ее подруги Евгении Бош или командира Шахрая. Сейчас ее силуэт покажется в щели не до конца закрытой двери…
Коля непроизвольно оттолкнул Фанни.
— Иди, милая, — сказал он тихо. — Все будет хорошо, никуда не нужно уезжать. Мы будем вместе, Хорошо бы она не догадалась, что я только что был близок с другой женщиной.
Впрочем, она почти наверняка выследила Нину, иначе почему она заявилась сразу после ее ухода. Может, это манера большевичек — не ревновать, мужчины должны быть общими… Тогда Нина ведет себя не по-партийному.
Фанни ушла, тихо, наверное, на цыпочках. Плакала ли она еще или перестала, Коля не знал.
* * *
28 мая Москва содрогнулась от страшных взрывов.
Начались они в два часа дня и гремели до самого вечера.
Горели склады в Гавриковом переулке, склады Казанского вокзала.
Потом стало ясно, что сгорела и товарная станция Казанской железной дороги.
