Его отец пас овец в долинах Яблонового хребта. В семье было четырнадцать детей. Жили бедно, но дружно и в ус не дули, пока не грянул Высочайший указ о всеобщем начальном образовании для инородцев. После недолгой оторопи велик был народный вопль. Даже в ближайший буддийский монастырь русские власти прислали решительного чиновника, заставившего местных лам смириться с открытием при монастыре светской школы, и сильно пьющего горькую учителя грамматики, арифметики и прочих ненужных пастуху премудростей.
В восемь лет, когда всякий уважающий себя юный бурят уже обязан помогать отцу управляться с овечьими отарами, Елбону пришлось спознаться с жесткой партой, научиться сидеть на дереве, а не на собственных пятках, испачкать пальцы чернилами и превратиться в мученика науки. Очень скоро он бежал из школы в родную юрту, был выпорот отцом и приведен обратно – учись, коли велено.
И тогда Будда явил чудо – маленький Елбон проявил редкостное рвение к наукам. Сначала он осваивал премудрость из чистой злости, видя в ней только препятствие, которое надо одолеть, но мало-помалу втянулся и явил столь замечательные способности, что русский учитель однажды чуть не протрезвел, а главный лама имел беседу с отцом Елбона: мальчик далеко пойдет, его карма хороша, быть ему ламой не из последних.
Отец опечалился – из семьи уходил работник. Отец выслушал увещевания. Отец возгордился – его сын далеко пойдет! Но вряд ли он мог предвидеть, насколько далеко…
Когда встал вопрос – продолжить образование в монастыре или поступить в реальное училище в большом и шумном городе Верхнеудинске? – мальчик неожиданно для наставников выбрал светское образование на скудном казенном коште. Выяснилось, что, оставаясь в душе буддистом, он вовсе не хочет становиться ламой, во всяком случае, не сейчас. Когда-нибудь потом – может быть.
Вряд ли Елбон сознавал, что просто-напросто желает прожить интересную жизнь. Если учиться, то всему. Если путешествовать, то не только в Лхасу. Но упорство в достижении цели он приложил недюжинное.
Барышни его не очень интересовали; он же не интересовал их совершенно. Во-первых, нищ. Во-вторых, далеко не красавец. В этом перерождении неумолимая карма послала Елбону невыгодную внешность: широкий нос, толстые губы и почему-то курчавые волосы, столь редкие среди его народа. В-третьих, парень, похоже, не от мира сего.
В девятнадцать лет на деньги, заработанные репетиторством, он прямиком отправился в Санкт-Петербург, имея в уме программу-минимум – осмотреть блистательную столицу и программу-максимум – поступить в университет. Догадывался ли он о том, что его знаний для поступления совершенно недостаточно, не суть важно, ибо стен университета он все равно не увидел. Помешали бедность и, как ни странно, религия. А вышло так.
Облаченный в некое подобие рабочей одежды мастерового, украшенной национальными бурятскими мотивами, имея за спиной холщовый мешок с харчами и книгами, и уже потому подозрительный, Елбон едва ступил на превеликую площадь перед Николаевским вокзалом, как увидел зеленую гусеницу, ползущую по брусчатке проезжей части. Как видно, насекомое, несомненно служащее временным пристанищем чьей-то бессмертной души, упало с кроны ближайшего дерева и никак не могло найти дорогу обратно. Любой экипаж, коих вокруг сновало предостаточно, мог раздавить несчастное существо, любая лошадь могла его растоптать, любой дворник мог погубить его своей жесткой метлой. Движимый благочестием Елбон шагнул за поребрик, нагнулся, осторожно взял гусеницу в руки и посадил ее на ветку. Сейчас же в опасной близости послышалось истошное «тпр-ру-у!», что-то сильно толкнуло его в спину, и Елбон упал. А когда поднялся, увидел лошадь, извозчика и, главное, сердитого городового. Стрелки его усов показывали без десяти минут два.
– Что тут деется? – грозно вопросил он, переводя суровый взгляд с испуганного извозчика на невозмутимого Елбона и обратно. – Это кто вам позволил? Почему?
– Так что, ваше благородие, вот он попал под лошадь, – доложил испуганный извозчик. – Я вон энтак еду, а он шасть под копыта! Я давай осаживать, так ведь, ваше благородие, лошадка моя молодая, норовистая, ну и налети на него несильно…
– Разберемся, – многообещающе посулил городовой и обратился к потерпевшему: – Ты кто таков?
– Топчи-Буржуев, – представился блюстителю порядка Елбон, лучезарно улыбаясь и прижимая руки к сердцу.
– Тебя, что ли? – усомнился представитель власти, неверно истолковав жест. – Ты же вроде не из этих…
Елбон не понял и громко назвался вновь.
– А, да ты никак агитатор! – «прозрел» страж и что было сил заверещал в свисток. На трель, грохоча сапожищами, сбежались какие-то грубые люди и поволокли Елбона в участок. Туда же с великой опаской доставили мешок с харчами и книгами – а ну как там бомба?.. И хотя полицейский офицер оказался умным человеком, за какой-нибудь час разобравшись в деле до тонкостей, Елбона не выпустили. Сколько тебе годков, паря? Девятнадцать уже стукнуло? Ну, значит, призывной возраст. Нам дана команда – задерживать уклоняющихся. Словом, попал ты. Куда, спрашиваешь? В ощип, конечно. Ха-ха. Абитуриент? О, да ты и такие слова знаешь! Все равно не имеет значения. Не студент ведь! А что инородец, так нынче на это не смотрят. Недобор, понял? И привет. Иди-ка послужи Царю и Отечеству…
Нельзя сказать, чтобы Елбона устраивал такой расклад. В действиях полицейского офицера он заподозрил произвол и беззаконие, однако не знал, куда пойти и кому пожаловаться. Да и пойти куда-либо оказалось невозможно – из полицейского участка призывника мигом доставили на сборный пункт, где остригли наголо и выдали обмундирование третьего срока носки. Новое место оказалось не казармой, а флотским экипажем. Значит, шесть лет службы, а не пять, как в армии…
Елбон принял случившееся с истинно буддийским стоицизмом – с кармой не поспоришь! Шесть лет так шесть. Может, оно и к лучшему. Даже до Верхнеудинска доходили слухи о том, что для беспорочно отслуживших правительство собирается учредить льготы при поступлении в высшие учебные заведения. И книги не отобрали… А что выпало служить во флоте, так нет худа без добра – есть надежда посмотреть мир!
Именно посмотреть – не себя показать. Елбон самокритично понимал, что показывать пока нечего. Природная скромность усугубилась учебными классами. Из всех инструкторов не ругал Елбона один лишь инструктор по словесности, ибо удивительный нехристь с одного раза запоминал дословно, что есть устав, что есть командир, что есть присяга, знамя, часовой и множество подобных дефиниций. Еще бы не запомнить такую пустяковину тому, кто сызмальства изучал священные сутры! Не о чем и говорить.
Зато строевые занятия оказались не для Елбона. Сколько устных издевательств и зуботычин пришлось ему вынести от инструкторов, набранных из грубых старослужащих, не поддается учету. Строевой шаг не давался, ружейные приемы тоже. Выправка оставляла желать. Есть глазами начальство он так и не научился. Не разучился и улыбаться невпопад. Стрелять из винтовки на стрельбище упрямый «чурка» соглашался только зимой, когда на мишень ни в коем случае не могло заползти какое-нибудь невинное насекомое – ведь в него можно нечаянно попасть! Нетрудно представить себе реакцию инструктора!
Но все когда-нибудь кончается – кончились с грехом пополам и семь месяцев учебки. Новобранцев распределили по кораблям. Ознакомившись с аттестацией Елбона, старший офицер «Чухонца» не усомнился и на миг: этакого фрукта – только в кочегары. Так и распорядился.
Как оказалось – на пользу дела. Не было на канонерке более старательного и неутомимого кочегара, чем Елбон Топчи-Буржуев. Отстояв вахту у топки, он брался за книги – их, к счастью, удалось сохранить – и отключался от действительности. Будущее рисовалось ему таким же, как до службы – сначала университет, а потом… потом посмотрим. Возможно, и духовная стезя. Лама с университетским образованием – почему бы и нет?
Так прошло пять лет. Норвежская кампания уже закончилась, и геройствовать в бою не пришлось. Ничуть не огорченный этим обстоятельством, Елбон участвовал в дальних плаваниях, побывав во многих европейских портах и даже у берегов Африки. Морской поход через Великую Атлантику должен был стать последним в его матросской жизни.
В том, что лишь одному ему из всех кочегаров «Чухонца» удалось спастись, не было вины перед погибшими. Просто-напросто случилось так, как случилось. Карма. Оказавшись в воде, Елбон ухватился за пробковую койку и не пошел на дно. Не стал он ни ругаться, ни плакать, когда его, полуокоченевшего, выудили из воды пираты. Карма. Зная, что в плену его не ждет ничего хорошего, он воспринимал случившееся спокойно-отстраненно. Глупый спорит с неизбежным и бессмысленно тянет на себя одеяло – мудрец следует карме.
Спокойно и с достоинством. Улыбаясь.
