Валентин ему серп дал, прибавил:
– Жилы себе не обрежь ненароком.
И началась для Меркурина Авксентия Доростольского новая жизнь. Всю страду, пока последний колос не сняли, не отпускал его Валентин. Ночами Меркурин, таясь, плакал – от усталости, от боли в спине и в стертых ладонях; однако исправно делал все, что старший брат велел. Валентин за неумелость брата-епископа не бранил, разъяснял и показывал, если надобность возникала, терпеливый, будто дядька-воспитатель.
И постепенно приучился Меркурин, вслед за матерью, Валентина бояться и слушаться.
Потому однажды, проспав до полудня, вскочил в ужасе: Валентина прогневал! Едва с сеновала не упал. Как же вышло, что не пробудился в урочный час? Брат всегда еще до света поднимался и Меркурина безжалостно пробуждал.
Вышел Меркурин на двор. Солнце и вправду высоко стояло, тени совсем короткими были. Валентин на дворе сидел, ладил топорище. Увидел Меркурина – волосы дыбом, соломы полны, в светлых глазах испуг. Усмехнулся Валентин: видать, и на авдеево семя управу найти можно. Спросил как ни в чем не бывало:
– Выспался? Завтракал уже?
Меркурин золотистыми ресницами заморгал. Любо-дорого на бывшего доростольского пастыря поглядеть. Исхудал, скулы торчат, на руках мозоли отвердели (первые дни мать все тряпками раны обвязывала и утешала свое дитя ленивое, к работе не приученное, старшим братом обиженное: не зверь Валентин, он добрый, он о семье заботится).
Махнул рукой старший брат.
– Иди поешь, мать уж настряпала. Да сходи, если охота не пропала, в готское село. Силена, небось, уже слышал, что ты вернулся. Вот и покажись епископу.
* * *
Только сейчас, когда минута выдалась и смог Меркурин по сторонам поглядеть, увидел он, что в горы подбирается осень. Воздух прозрачнее стал, тишиной по-осеннему заволокло. Оттого и отпустил его Валентин, что помощь не нужна более. С остальной работой сам управится, без стонущего братца на горбу.
К готскому селу шел и все чудилось ему, что вот-вот Ульфилу встретит. Что выйдет сейчас Ульфила из-за поворота, волосы светлые, глаза темные, шаг легкий, рука тяжелая – как положит на плечо, так поневоле пригнешься. А Ульфилы больше нет. И могила его в Константинополе осталась, у ромеев.
Епископ Силена и вправду Меркурина ждал. Обхватил ручищами – обнял. Сперва про уборку урожая Меркурин рассказал. Приехал-то, считай, месяц назад, а навестить только сегодня выбрался. На Валентина жаловаться пытался, но не позволили ему.
Меркурин, не смутясь, о другом заговорил.
Вот где со вниманием, едва ли рот не открыв, выслушали все, чем богаты были закрома меркуриновы. И о красавице Юстине (Иродиаде, Иезавели). И о военачальнике Бавде, франке. И об упрямце Амвросии Медиоланском, которого ни императрица с аланской гвардией, ни он сам, Меркурин, всеми уважаемый епископ, одолеть не смогли.
Неудержимо рвались на волю истории эти, что почти месяц без слушателей тосковали, в памяти прокисали. Меркурин говорил и говорил, все остановиться не мог, под конец осип, так что Силена, смеясь, горячего молока ему дал.
Меркурин облизал белые от молока «усы», с сожалением о лошади своей речь повел. Продаст ее Валентин, либо на другую обменяет. Эта-то для пахоты непригодна. Даже лошадью, вишь, не угодил старшему брату. И снова пожаловаться хотел, и снова не позволил ему Силена.
Авдея по-доброму вспомянули. Об иных сельских делах поговорили. А о своем сне, о загадке Меркурин рассказывать не посмел.
Прощаясь, Силена Меркурину наказал заходить почаще. А то, может, и вовсе вернуться, потому что к тому дело идет, что скоро на покой пора будет Силене.
Меркурин сказал, что крепко об этом подумает. Встал, благодарить начал, прощаться. Силена тоже поднялся, благодарность принял, как положено, проводил гостя и долго вслед ему смотрел.
Шел Меркурин и видно было, что отяжелел он, к земле пригнулся – это Меркурин-то, всегда невесомый, всяким ветром носимый. Подступилась и к нему осень – на сорок первом году жизни.
Дорога вела мимо полей. Повсюду снимали изгороди, собирали и жгли солому. С Меркурином здоровались. Подходили к дороге, чтобы перекинуться словечком.
Кто о Медиолане расспрашивал. Правда ли, что там церковь есть величиной с целое село?
Кто о государыне Юстине. Верно ли, что от ее красоты люди слепнут и потому она скрывает лицо под покрывалом?
Были и такие, кто о кончине епископа Ульфилы знать хотел. Действительно ли, как узнали те вези, которые в столице службу несли, что умер Ульфила, так ко дворцу сбежались и седмицу целую над телом старого епископа убивались, едва бунт не учинили?
И сказал им Меркурин, что все это – чистая правда.
Сразу за полями «меньших готов» поля македоновских начинаются. И тут тоже повсюду изгороди снимают и костры разводят. Меркурину то и дело рукой махали.
Никак Меркурин Авдеев вернулся? Так он давно вернулся, еще месяц назад. А что его раньше не видать было? А что ты вообще, кроме своего поля, видел за тот месяц? И то правда, ничего не видел. А говорили, будто Валентин раба себе в помощники купил вместо Авдея…
Валентин тоже на своем поле был. Вертел тем временем в уме и так и эдак – как бы Меркурина от Силены отвадить? Без помощника надорвется по хозяйству Валентин, а раба покупать не хотелось. Брать раба – это чужого человека в доме кормить. Лучше уж хорошую лошадь взять вместо меркуриновой безделки.
Остановился Меркурин на краю поля, поглядел на брата. Был Валентин удивительно похож на молодого Авдея, каким его Меркурин из детских лет запомнил. И в то же время совершенно не похож – повадка другая, уверенная, спокойная. Выпрямился, пот со лба, от пыли и пепла серого, отер. Меркурину кивнул и вдруг улыбнулся, скупо, губ не разжимая.
Вот я и вернулся, сказал себе Меркурин Авксентий. Я вернулся домой.
1995 – 2002
