— Выпьешь что-нибудь? — профессор направился к бару.
— Ни в коем случае, сэр! Сегодня я принял как минимум полугодовую дозу алкоголя! Разве что апельсиновый сок…
— Как нетипично для альбионца, — покачал головой Лайнбрейкер. — Каждый раз возвращаясь из Фрэнсисберга я просыхаю несколько дней подряд.
— Дом, милый дом, — вздохнул Хеллборн. — Так вы снова гостили в наших краях?
— Именно так. Где я, по-твоему, отыскал ключ?! Пойдем, ты должен немедленно это увидеть! — и Лайнбрейкер опять схватил его за рукав.
Одна из комнат в доме профессора была отведена под фотолабораторию. На столике стоял полевой футляр с катушками и лежали несколько свежеотпечатанных фотографий.
— Вот, я даже не успел ничего проявить. То есть успел, несколько снимков, в честь твоего визита.
Хеллборн опустился в стоявшее рядом кресло и принялся осторожно тасовать колоду фотографий. Черно-белые, но очень хорошего качества. Профессор работал с дорогой аппаратурой и был опытным фотографом, что в его деле было совсем не лишним.
— Узнаешь это место? Вот и твой апельсиновый сок.
— Спасибо, — пробормотал Хеллборн, уткнувшись в очередной снимок. — Это Вторая…нет, это Четвертая Пирамида.
— Совершенно верно!
— Вот центральный зал с алтарем. А это Комнаты Сторон Света. Северная, Западная, Южная…
— Какие все-таки нелепые названия, — покачал головой профессор.
— Строго говоря, они действительно указывают на стороны света, — скривил губы Хеллборн. — Это всего лишь Фрэнсисберг, а не Скоттенбург.
— Неважно. Смотри дальше!
— Где ЭТО находилось? — прошептал лейтенант.
— В Северной комнате, — тоном римского триумфатора поведал Лайнбрейкер.
— Но ведь это идеальный цилиндр! — воскликнул альбионец. — Где именно в комнате он находился?!
— Джеймс, ты шутишь?! Не узнаешь?! Это ведь основание базальтовой колонны! Якобы несущей колонны! Когдя я сдвинул этот блок в сторону, колонна принялась торчать из потолка как сталактит! Ты понимаешь?! Поколения археологов и грабителей могил проходили рядом — и никому в голову не пришло! Да и мне тоже, по совести сказать. Все произошло совершенно случайно. Если бы я не споткнулся…
— Не вы ли говорили мне, что в истории нет места случайностям? — Глаза Хеллборна были готовы сожрать фотографию. — Это судьба, профессор.
— Случайности, судьба… — отмахнулся Лайнбрейкер. — Всего лишь противоположные концы одного и того же кластера темных суеверий… Правда, красиво?
— Да, как будто большая черная монетка…
— Хороша Монетка! — воскликнул профессор. — Диаметр почти два фута, толщина — около пяти дюймов! Сколько она весит?… Надо будет в таблицу заглянуть, плотность черного альбионского базальта…
— И золотые буквы… — продолжал Джеймс. — Латинские буквы, профессор!!! Что это за язык? я не узнаю его…
— Гэльский, — спокойно отвечал профессор.
— Гэльский?!
— Всего лишь гэльский, мальчик мой. Мне пришлось немного покопаться в словарях. Это не литературный язык, какой-то простонародный средневековый диалект. Словарь всего лишь помог мне узнать его, но не прочитать.
— Конечно, почему бы и нет? — кивнул Хеллборн. — Среди отцов-основателей не было недостатка в ирландцах. Взять хотя бы соратников веселой принцессы Грейс… Они не сразу смешались с настоящими англичанами…
— Этот человек хотел максимально запутать тех, кто отыщет… Монетку, и ему это удалось! Смешно сказать, — и профессор натужно рассмеялся, как бы придавая дополнительный вес своим словам, — я читаю Вергилия и Платона в подлиннике, свободно говорю на дюжине индейских и китайских диалектов, но совершенно не знаком с языком народа, живущего фактически в окрестностях Лондона! Особенно если сравнивать с моими оппонентами в годы Королевских тибетанских стрелков…
— Но ведь в Британии будет нетрудно найти специалиста по гэльскому языку? — лейтенант наконец-то оторвался от фотографии.
— Конечно, но ты ведь понимаешь, я не хотел делиться ТАКОЙ находкой с первым встречным! Ты вообще первый человек на планете, кому я о ней рассказал! Но через два дня из Дублина возвращается мой старый друг, профессор Стэнхоуп…
— Друг?! Вы же с ним как собака с кошкой… простите, сэр…
— Друг, враг — какая разница?! Он настоящий ученый и умеет признавать свои ошибки. А кроме того, этот сукин сын свободно владеет всеми языками Британских островов, даже мертвыми, от шетландского до романо-артурианского… Старый черт Вилли Стэнхоуп еще не знает, какой сюрприз его ждет! Да он на потолок без стремянки полезет! Жду не дождусь, это будет незабываемое зрелище!..
— А Монетка? Наша Розеттская Монетка, сэр? Где она?! — привстал Хеллборн.
— Я задвинул ее на место, — просто ответил профессор. — Она спокойно пролежит там еще много лет. Хотя, много лет — это лишнее. Ты ведь возвращаешься домой? Вот сразу и забери ее. Я на тебя надеюсь. Вашим чиновникам из Министерства Древностей я не очень-то доверяю, — поморщился Лайнбрейкер. — Они политики, а не ученые.
— А другие колонны? Вдруг… — начал было альбионец.
— Нет, я проверил все, — отрицательно качнул головой профессор. — Сплошной камень. Только эта. Но ты вообще понимаешь, что это значит?!
Хеллборн ударил его дважды.
Несильно, но почти без паузы, и по определенным точкам на груди. Старик даже не успел ничего понять. Просто мягко опустился на пол.
Вот и все. Вернулся домой с приема, налил себе стакан апельсинового сока перед сном, а тут сердце не выдержало. Сколько лет ему было? Семьдесят семь? Нет, семьдесят восемь. День рождения был два месяца назад. Спи спокойно, тибетанский стрелок.
Так. Катушки с пленками распихать по карманам, фотографии тоже. Хеллборн выключил свет и закрыл дверь фотокомнаты. Старик очень удачно выпал в коридорчик… а куда он ведет? Правильно, в спальню. Просто не дошел. альбионец переступил через труп и направился в кабинет. Искомое лежало в одном из ящиков рабочего стола. Дневник экспедиции. Потрепанный, небрежные записи. Старик не любил таскать в поле карандаши и бОльшую часть бумажной работы предпочитал делать дома. В дневнике и так половины страниц не хватает, поэтому еще двух никто не хватится. Толстый том "Кембриджский словарь кельтических языков" лежит на столе. Вернуть его на место, в библиотеку, а закладку выбросить. Отпечатков пальцев он не оставлял. Вроде бы все.
Уже направляясь к машине, Хеллборн попытался заглянуть в глубины своей души и памяти, и ему в который раз не понравилось то, что он увидел. Даже если отбросить эмоции и рассмотреть только простые факты. Старый профессор был учителем Джеймса восемь лет подряд — и многому его научил. Он был знаком с его покойным отцом и некоторое время замещал отца. А теперь он умер.
Джеймс Хеллборн понял, что он срочно нуждается в словах утешения. Не сразу, но он вспомнил эти слова.
Раса, Родина и Религия.
И Розеттский камень, конечно.
Глава 3. Здесь так много садов и виноградников
Перелет из Лондона в Новый Альбион был скучен вдвойне. Или даже втройне. Он прошел без приключений; бортовое пассажирское сообщество оставляло желать лучшего. Вот уже много месяцев Хеллборну не доводилось иметь дело с подобным скоплением снобов, тугодумов и скучных собеседников. Дирижабль носил гордое имя "Вимара Переш" и принадлежал португальской авиакомпании. Даже свободные от вахты офицеры не стремились к общению, хотя Джеймс никогда не упускал возможность поговорить с "небожителями". Порой среди них встречались интересные люди. Но не в этот раз.
Но были и светлые моменты. Перед самым отлетом на борт воздушного корабля доставили свежую хронику. Вечером ее продемонстрировали в кают-компании. Дорогая цветная пленка — Би-Би-Си гарантирует качество!
В первых кадрах показали Короткую Победоносную Войну на берегах Балтики. Она производила впечатление. Полный набор штампов и постановочных эпизодов. Польские и русские офицеры в разноцветных мундирах пожимают друг друг руки на фоне довольно скромного моста; сверкает лысина российского маршала и гордо развеваются усы его польского коллеги. Осадный танк МАС ломает кирпичную ограду какого-то невезучего юнкера; главный калибр "Яна Собеского" изрыгает огонь куда-то в сторону пустого горизонта. Кавалерийские танки ГИК в обычной русской манере перелетают через ручейки и овраги; а вот эскадра шестимоторных "АН-39" неторопливо засеивает бомбами нечто, должное изображать главную цитадель Кенигсберга. Неизвестный режиссер (его имени не было в титрах — Джеймс специально задержался, чтобы проверить) подошел к процессу творчески. Вместо обычного воодушевленного диктора, отпускающего пояснительные комментарии, за кадром звучала музыка. На фоне Балтийской войны (как ее успели окрестить) — российский военный марш; кажется, это был "Esli zavtra vojna".
