— В какую именно часть мишени надо попадать: в «голову» или «туловище»? — задаю я уточняющий вопрос.
— В любую, лишь бы попал, — благосклонно разрешает Синухет.
Я долго разминаю руку, натягивая и отпуская тетиву, держу паузу, чтобы нагнать напряжение и потрепать нервы ему, пятерым его помощникам и паре десятков подростков-курсантов, судя по дорогой одежде, выходцев из богатых семей, которые насмешливо переговариваются, обсуждая наряд «дикаря». После чего медленно беру первую стрелу. Дальше всё делаю быстро. По меркам египтян, очень быстро. Шесть резких и частых хлопков тетивы по кожаному наручу — шесть стрел летят каждая к своей мишени, втыкаясь точно в центр ее, начиная с крайней левой от меня и заканчивая крайней правой. В итоге в каждой из шести мишеней торчит по стреле примерно на одной линии, но под разным углом. Они не только пробили снопики папируса, но и основательно влезли в стену. Наружу точат лишь хвостовики с оперением из серых гусиных перьев. Я делаю паузу, чтобы насладиться наступившей тишиной, после чего отправляю еще две стрелы в мишень, напротив которой стою. Эти попадают выше и ниже первой, на одном расстоянии от нее и на одной линии. Я слышу за спиной удивленный присвист, причем не курсанта, а кого-то из помощников начальника центра.
— Если мой старший брат сказал, что этот парень очень хорошо стреляет из лука, значит, так оно и есть! — гордо произносит Синухет.
Подчиненные соглашаются с ним, и это, как догадываюсь, редкий случай, когда не кривят душой, льстя начальству.
Начальник учебного центра приказывает юношам принести мои стрелы. Те выполняют приказ с удовольствием, даже ссорятся, потому что на всех не хватает. Такое впечатление, что прикосновение к моей стреле передаст им часть моих навыков.
— Дай посмотреть твой лук, — просит Синухет.
У египтян уже есть составные луки, но в ходу много простых, которые они усилили, используя сразу две дуги из одного дерева и одинаковой толщины, плотно связанные. Длина такого лука от ста до ста тридцати сантиметров. Благодаря двум дугам, он примерно так же туг, как и средний составной лук. С моим, конечно, им всем не тягаться.
— Какой тугой! — удивляется начальник учебного центра и передает лук своим помощникам, чтобы убедились в этом. — Это твой народ делает такие?
— Да, — вру я и разбавляю полуправдой: — На изготовление такого лука уходит не менее года и стоит он дороже колесницы с двумя лошадьми.
Грозная красота лука, усиленная впечатлением от моей стрельбы, восхищает их, поэтому верят всему, что я произнес.
— Надеюсь, своим хопешем ты управляешься так же хорошо, — предполагает Синухет.
Хопешем он назвал мою саблю, потому что похожа на это египетское оружие. Хопеш — это кинжал, к которому сверху присобачили лезвие серпа или сабли с елманью. В итоге получилось рубящее, а в умелых руках еще и колющее, оружие с длиной клинка пятьдесят-шестьдесят сантиметров и весом килограмма два, отдаленно напоминающее ятаган. Оно пробивает современные доспехи (в этом его преимущество перед кинжалом) и наносит режущие и колющие раны и способно отбивать удар длинным лезвием (в этом его преимущество перед топором). Я потренировался с хопешем, когда жил в крепости, и пришел к выводу, что сабля и даже меч при всех равных более серьезное оружие.
— И вашим хопешем тоже, — говорю я и предлагаю: — Если дашь мне два, сражусь с двумя твоими воинами.
Для тренировок используют хопеши, изготовленные из черного дерева. Они твердые и почти такие же тяжелые, как бронзовые. Рукоятки оплетены узкими полосками кожи. Внешняя кромка лезвия с многочисленными зазубринами. Я беру два и жонглирую ими, как саблями, чему научился у казаков. Черные деревяшки буквально летают в моих руках. В бою толку от этих выкрутасов никакого, разве что противник полюбуется ими несколько секунд, тем самым продлив тебе жизнь на это короткий промежуток времени, но на неприхотливую публику производит впечатление, чего я и добивался. Будь у вас масса самых разных достоинств и талантов, запомнитесь только такими вот голимыми понтами. Судя по восхищенным взглядам, меня запомнили надолго. Догадавшись, что ученики будут выглядеть уж очень убого в поединке со мной, начальник учебного центра выставил двух своих помощников. Оба не умеют жонглировать хопешами, но попали в центр не за красивые глаза. Впрочем, и Школы я у них не обнаружил. В фехтовании она очень важна. Как и в любом деле, если много поколений знания и умения собирались, классифицировались, творчески обрабатывались и передавались от учителей к ученикам, прошедший обучение, пусть и не самый лучший специалист, не будет делать простейшие ошибки. Мат в три хода ему не поставишь. Да и не совсем простые не совершит. В случае с двумя египетскими учителями я имел дело с выпускниками первого или второго класса. Я немного повозился с ними не корысти ради, а разминки для, отбивая атаки на верхнем и среднем уровне, потом резким ударом выбил хопеш из руки одного, а второго, более умелого, «уколол» в живот.
Демонстрировать умение управлять колесницей мне не пришлось. Синухет решил, что, раз уж я так прекрасно владею луком и хопешем, с этим у меня, как дикаря с севера, где сейчас разводят лошадей, уж точно все в порядке.
— Предлагаю тебе место моего помощника, — сказал он. — Будешь получать содержание сенни.
Сенни — это командир колесницы, младший офицер, который считается старше пехотного уау, командовавшего дестью воинами.
— Учитель из меня не получится, — отказался я. — В моей стране обучают очень жестоко, за малейшую ошибку бьют больно, а у вас, как я слышал, так не делают. Поэтому ничему научить толком я не смогу.
По меркам египтян, я отказался от сказочного предложения. Сидел бы себе в тылу, обучал, не сильно напрягаясь, недорослей, стабильно получал щедрое содержание и не менее щедрые подарки от учеников. Это мечта многих египтян. Они не воины. Их страна со всех сторон защищена пустынями или морями, так что постоянно воевать не приходилось. Жители Верхнего Египта, где климат посуровее и есть контакт с дикими обитателями верховий Нила, еще так себе, а вот в Нижнем храбрецов среди коренных жителей не наблюдается. Из местных, за редчайшим исключением, в воины идут только дети иммигрантов, поэтому армия почти полностью из чужестранцев. Внуки уже не совершают такую ошибку, предпочитая воевать с пером (кистью) в руках. Уровень «сенни» меня не устраивал. Я привык к более богатой жизни, поэтому не собирался отсиживаться в тылу. Быстро разбогатеть можно только на войне. Для этого ее и придумали. Анупу рассказал мне, что египтяне свободно впускали в свое общество чужестранцев, особенно хороших воинов, как и в свой пантеон чужих богов, позволяли делать головокружительную карьеру, если чего-то стоишь и принимаешь или делаешь вид, что принимаешь их культуру. Это, как я знал, в итоге станет причиной того, что власть в Египте перейдет к воинам-чужеземцам, но не помнил, когда это случится. По прибытии в Мен-Нефер нам рассказали радостную новость, что фараон собирается идти войной куда-то на север, в страну Хару, южная часть которой называлась Кенана, а северная — Эмур, против населявших ее народов, а также каких-то шасу и иевусеев, которых всех вместе обозначали одним словом гиксосы. Видимо, как в будущем западноевропейцы всех кочевников, идущих на них с востока, будут называть сперва скифами, а потом татарами, так и египтяне всех своих северных соседей считают гиксосами. Как я понял, эмуриты — это мои старые знакомые амореи, обзавёдшиеся собственным государством. Названия остальных народов мне ничего не говорили. Да и если бы говорило, не остановило бы. Я готов был сразиться с ними в рядах, надеюсь, доблестной египетской армии и повысить за счет трофеев свой материальный уровень.
Глава 5
Конюшня была длинной, с проходом посередине и денниками по бокам. В ней стоял полумрак и было не так жарко, как во дворе. Что показалось мне странным — это запах, который был точно такой же, как в странах, расположенных намного севернее. Я почему-то был уверен, что в жарком Египте в конюшнях должен быть другой, более резкий, что ли. Здесь все, что сейчас, что в двадцать первом веке, помешаны на сильных ароматах. На каждом углу продаются духи не духи, но какие-то жидкости с сильным, часто цветочным запахом, и прочие благовония. В конюшне на меня всегда снисходит умиротворение, точно в ней не бывает зла и бед, хотя я знаю обратное. Следом за мной идет конюх с египетским именем Пентаур, обладающий неегипетской внешность, включая черную густую бороду, заплетенную в косички, и сильным акцентом. Ему лет тридцать, половину из которых прожил в Египте. Одет в набедренник из темно-зеленой ткани, подпоясанный черным тряпичным поясом шириной с ладонь. Босые ноги испачканы конским навозом и глиной, будто перед моим приходом месил саман. Конюх хромает на левую. Раньше был катана (возничим) у знатного египтянина, но в одном из сражений на полном ходу влетел колесом в яму — и дальнейший путь вперед они проделали по воздуху. Сенни свернул шею, а катана отделался переломом ноги, после чего никто не брал его на службу. Так уж принято в армии, которая есть отражение всего общества в кривоватом зеркале, что во всех бедах виноват младший по званию. После чего Пентауру, чтобы не умереть с голоду, пришлось устроиться обычным конюхом в конюшню фараона. Лошадей в Египте разводят и обучают только люди фараона и для его армии. Место спокойное и, как я думал, не денежное. Реальность оказалась сложнее.
