А вот 'черепахи' устояли. Этакие прямоугольные острова в бушующем море, перемешавшейся в боевом угаре, варанго-славской пехоты и конницы. Конницу, которая не могла разогнаться для хорошего таранного удара, легионеры отбивали просунутыми между щитов, копьями. Наскоки пехоты встречали убийственными ударами гладиусов. Отбив первый самый страшный натиск, 'черепахи' начали двигаться, убивая, опрокидывая и давя наших воинов. Оба бывших фланга сблизились друг с другом и прямоугольники, превратившихся в черепах манипул, выстроились в линию. Длинными сторонами почти вплотную друг к другу. С интервалом метров в пять. Все славы, оказавшиеся в этих промежутках, были переколоты в минуту. Потом 'черепаший строй' медленно двинулся вдоль дороги. В сторону Лютеции.
Да что же такое творится! Какие-то роботы не убиваемые! Терминаторы! Черт бы их взял! Меня переполняло чувство почти мистического ужаса и восхищения при виде того, что творили эти ребята. Разбитые, обреченные, они выполняли свой долг, как они его понимали, до конца. 'Черепахи' двигались вперед. Не быстро, но и не замедляясь. Этакие танки античности. И, казалось, нет такой силы, которая могла бы их остановить. Но, нет – нашлась такая. Постепенно вокруг двигающихся манипул концентрировались новуградские и варангские воины. Они не кидались бестолково на клинки и копья румийцев, они выжидали, как охотящийся хищник, выбирающий момент для смертельного прыжка. И вот, момент настал: охотники, издав оглушительный рев, кинулись на румийцев. Идущие в передних рядах были облачены в прочные доспехи и вооружены тяжелыми боевыми топорами. Они мощными ударами крушили щиты, перерубали копья, добирались до скрывающихся за щитами легионеров, прорубая доспехи, раскалывая шлемы. Самые отчаянные, карабкались по плечам своих соратников, перепрыгивали на 'крышу' 'черепах' и отчаянно рубили ее. Легионеры размыкали щиты, и храбрецы проваливались внутрь под удары гладиусов, но, судя по образующимся провалам в крыше, успевали убить или искалечить двух-трех, а иногда и больше, легионеров. Прорех и дыр в 'черепахах' становилось все больше, они расширялись, а потом от 'черепах' начали откалываться целые куски, быстро исчезающие в бушующем море, окружающего их, славского войска. Манипулы раскалывались и таяли, как льдины под жарким солнцем. Их огрызки начали смыкаться, соединяясь друг с другом, слившись вскоре, в общую кучу. Именно кучу, строем это назвать уже было нельзя – неправильный, быстро уменьшающийся круг с легионным орлом и пучком, колеблющихся манипулярных знамен в центре. Пять-семь минут и круг сжался метров до десяти в диаметре. Наши подступили вплотную к знаменам. Их древки, с прикрепленными в верхней части манипулярными значками, наклонялись и падали одно за другим. Вскоре от румийцев остался совсем жалкий островок с одиноким орлом на древке. Миг и волны славов затопили его. Орел наклонился, выпрямился, еще раз наклонился, почти упал, но снова выпрямился. Потом, наклонился и рухнул окончательно. Все. Кончено. Alles gemacht.
Секунду спустя, над полем боя разнесся рев ликования десятков тысяч глоток. Победа! Великая победа! Но мне, почему-то было не радостно. Вспомнилась тоска, мелькнувшая в глазах румийского легата, усталые, запыленные лица легионеров, рассматривающие меня во время переговоров, их несгибаемая храбрость и воля к победе до самого конца…
Расстегнул подбородочный ремень, снял шлем и отдал его Туробою, стянул с головы подшлемник, взъерошил, слипшиеся от пота волосы. Втянул носом воздух. Легкий ветерок доносил с поля битвы тошнотворный запах крови и вывороченных внутренностей.
– Что-то не так, господин, – не заметив на моем лице радости от одержанной победы, поинтересовался Хегни.
Глянул на него, Туробоя. Оглянулся через правое плечо на Вальку. Все они с легкой тревогой смотрели на меня. Через силу улыбнулся.
– Все в порядке. Я бы даже сказал, все замечательно. Но надо позаботиться о раненых. Хегни, распорядись. Пусть собирают и несут вот сюда, – ткнул пальцем вниз, на свободный от трупов участок рядом с откосом. – В первую очередь тяжелых.
Варанг кивнул и приготовился съехать вниз.
– Да, – остановил я его, – пусть не добивают раненых румийцев. Тоже несут сюда. После всех наших, естественно.
Хегни еще раз кивнул и поехал по склону.
– Зачем лечить румийцев?
Это уже Валька. Голос звенит от злости. Ишь, кровожадная какая девица.
– Исключительно из гуманизма, – был мой ответ.
– Гуманизм – это какой-то бог Ирия? Не знаю такого, – Волеслава наморщила лобик, видимо, честно пытаясь вспомнить имя незнакомого бога.
– Именно. В ваших краях он малоизвестен, но, тем не менее, в Ирии весьма уважаем и влиятелен. И он не любит, когда добивают раненых. Даже врагов.
– Странный бог, – в голосе жрицы слышалось плохо скрытое недоверие, но в открытую выразить сомнение в словах признанного Посланца Богов, она не решилась.
Ликование войска продолжалось минут десять. Потом командиры, озадаченные Хегни, начали действовать, приводя в чувство воинов и отдавая соответствующие приказы. Я спустился вниз и приказал дружинникам подтаскивать ко мне раненых, лежащих поблизости. Сам уселся на валяющийся рядом булыжник и, уткнув лицо в ладони, попытался сосредоточиться на предстоящем лечении. Валька и Туробой встали позади меня.
Наконец почувствовал, что можно попробовать провести первый сеанс. Поднял голову. Дружинники за это время успели подтащить с полсотни раненых. Десятка полтора сумели добрести самостоятельно. Попробовал – получилось. Слава богам. Исцеленные, кто мог, сами покидали место лечения, кто не мог (после тяжелых ран требовалось восстановление, истраченных на лечение резервов организма), тех укладывали у откоса воины моей ближней дружины. Раненых все подтаскивали. Я исцелял. Заодно выяснялись мои возможности в этом вопросе. Поправлялись болящие, находящиеся от меня в радиусе метров пятнадцати, не дальше. Где-то минут через сорок стало ясно, что и по количеству сеансов есть ограничения. К этому времени вызывать радужный поток стало почти невозможно – в глазах темнело, в затылке стучало, конечности дрожали. В общем, я был на грани обморока, если не чего-нибудь похуже, вроде инсульта. Пришлось сделать перерыв. Но раненые все прибывали. Их стоны и крики буквально корежили психику. И, потому, как только почувствовал некоторое облегчение, опять принялся за лечение. Отдыха хватило еще на три партии раненых. Потом опять приплохело. Пришлось снова делать перерыв. Раненых подтаскивали. Опять приступил к излечению. Так, балансируя на грани обморока, проработал часов пять. Наконец, раненые закончились. Уже в сумерки. В последней партии находились выжившие румийцы. Человек семьдесят. Не много, надо сказать. Их лечил, буквально, на последнем издыхании. Потом, повиснув на Туробое, добрел до участка с чистой травой, рухнул навзничь и провалился в сон.
