Это город без тротуаров. Женщины в цветных покрывалах – филиппинки, эфиопки, индианки – шагают прямо по размякшему асфальту шоссейной обочины, в облаках горячей пыли, дождевыми зонтами прикрываясь от солнца. Идут прислуживать в частные дома. Вдали по виадуку проносится чистенький поезд, он летит по рельсам, как по воздуху, блестящей стальной молнией. Слева возвышается египетская пирамида, утыканная статуями богов с соколиными головами. Справа – ацтекский храм, откуда вываливается колоссальная водяная горка. Все смешалось, истории больше нет. У меня кружится голова.
Наконец мы выезжаем за город. Теперь вокруг пустыня. Машина летит по нескончаемой, прямой как стрела дороге, навстречу мчатся грузовики – «тойоты» и «хонды» – и подобные моему лимузины-такси. Вынув мобильник, я набираю номер своих родителей.
Отвечает мать:
– Мы сейчас в кухне, Эктор лепит миндальное печенье. Хочешь с ним поговорить?
– Скажи ему, что я его люблю.
– Ты хочешь с ним поговорить? – повторяет она.
Я боюсь не выдержать, у меня перехватывает горло.
– Нет. Берегите его. И себя.
– Ты где сейчас?
– Далеко.
– Но… у тебя все в порядке?
– Да. Целую вас. Я больше не могу разговаривать, я не один. Целую, пока.
И я отключаюсь. Сижу, стараясь ни о чем не думать, просто следя за монотонной траекторией электропроводов. Через несколько часов я увижу того типа из консульства – или из посольства, сам не знаю. Спрашиваю у шофера, есть ли в машине музыка. Он набирает цифры на смартфоне, прикрепленном к щитку. Начинают петь скрипки, много скрипок. Затем к ним присоединяются уд, канун и дарбука[191]. Мелодия властная и в то же время изгибчивая, как змеиное тело Каа из «Книги джунглей», заполняет салон с кожаными и деревянными панелями, но вскоре ее подчиняет себе завораживающее, теплое, глубокое и чуть хрипловатое контральто великой египетской дивы Ум Кальсум.
Заря моей жизни занялась с твоим светом,
Это утраченное прошлое, любовь моя.
Час за часом поет Ум Кальсум, проливая бальзам на мое сердце. Притупляя мою боль страданием, звучащим в ее голосе. Тягучее, непрерывное, гипнотическое пение уносит меня вдаль, за эти зубчатые, выжженные солнцем охряные горы, маячащие впереди. Эта музыка завораживает меня, и уже не такими мрачными кажутся пролетающие мимо унылые городки, скопления типовых многоэтажек, совершенно безлюдные, если не считать пикапов, где за рулем мужчина в куфии и дишдаше[192], застегнутой до подбородка, а на «месте смертника» черный женский силуэт, видны лишь глаза.
Я свои закрываю. Приятное ощущение полумрака, пронизанного редкими вспышками. Восток снова благоухает жасмином и табаком из наргиле – так пахнет в здешних цветущих двориках. Этот Восток не имеет отношения ни к мегаполису, ни к кошмарным дорожным развязкам, украшающим въезд в окрестные городки: посреди пустыни вдруг возникают зеленые лужайки, клумбы, засаженные геранью, а в центре – гигантская, четырехметровая стрела или волшебная лампа – намек на «Тысячу и одну ночь». В голове снова звучат слова, что я сказал Эктору на прощанье: «Я еду в страну Аладдина». От этого китча тошнит. А иные картины и вовсе угнетают, например, две кривые сабли из крашеного бетона, образующие подобие мрачной триумфальной арки на въезде в очередной городок. Несколько явно новеньких мечетей, белых, кокетливых, напоминают мне слова одного моего друга-мусульманина: «Большая часть Корана может быть понята только с учетом сексуальной гипотезы…» И верно: за окном мелькают округлые купола, вздутые стены и воздетые к небу минареты.
То и дело мы тормозим на КПП. Всякий раз военные требуют мой паспорт, пристально разглядывают меня и машину и только потом пропускают. А дальше новые чащобы многоэтажек, новые развязки, другие эмираты и султанаты со звучными названиями: Аль-Фулайта, Аль-Кутайба, Аль-Таук аль-хамама[193]… Меняются лишь названия. А в остальном – все то же море песка с торчащими кое-где черными и коричневыми скалами, которые чем дальше к югу, к совсем уже необитаемой пустыне, становятся все светлее. И вдруг я вижу вдали невысокую горную гряду, а перед ней крошечные кубики деревушки. Это цель моего путешествия. Она все ближе и ближе.
– Абу Нувас, – объявляет водитель.
Приехали. Я делаю глубокий вдох, достаю мобильник и набираю номер.
– Я вас жду, – говорит по-французски голос в трубке. – Передайте телефон водителю, так мне легче будет объяснить адрес.
Я слышу, как шофер бубнит:
– О’кей… о’кей. Yallah![194]
Он оглядывается на меня, словно хочет убедиться, что мне действительно туда.
– Yallah, – вот и все, что я могу сказать.
Человек ждет меня возле домика кремового цвета. Это строгое одноэтажное здание, чье назначение, вероятно, указано на белой вывеске над дверью, но я не могу его прочесть – это несколько арабских букв, а сверху красный полумесяц и два очередных скрещенных ятагана. Что за дурацкая мания…
Несмотря на жару, человек одет в черный костюм. Я оцениваю его такт. Железный навес – продолжение крыши – дает хоть какое-то подобие тени и ему, и козе, которая укрывается от жары, прижавшись к стене. Между человеком и козой темнеет закрытая дверь с двумя зарешеченными окошками по бокам. Я открываю дверцу машины и, выходя, говорю шоферу: «Подождите меня». От раскаленного воздуха перехватывает дыхание. Я направляюсь к человеку в черном костюме. К ужасу. А может, к надежде? Нет, не верю. Если бы она была жива, то неужели не дала бы знать о себе?!
Человек представляется, протягивает мне визитку. Консульство, отдел кризисных ситуаций. Он говорит, что должен кое-что сказать мне перед тем, как войти. Что смерть близких всегда трудно пережить, особенно когда это происходит за границей, но он здесь именно для того, чтобы помочь мне. Что местное свидетельство о смерти будет выписано, а консульская служба Франции в его лице возьмет на себя пересылку документа в соответствующий отдел актов гражданского состояния в метрополии. Что с этим у меня не возникнет никаких проблем. Что я получу десять копий свидетельства о смерти, должным образом заверенных, и это позволит мне по возвращении во Францию уладить необходимые юридические процедуры, касающиеся наследства и займов, сделанных покойной…
Я прошу его не продолжать.
И шагаю к двери. «Тело в хорошем состоянии», – сообщает он, спеша следом. Как будто это некая удача в моем несчастье. Я вспоминаю Пхукет, зеленоватые тела на дороге в Као Лак, психологов, принимавших меня за родственника в поисках тела… У жизни в запасе много таких иронических аналогий…
