— Поздновато все же, — покачал головою Козуба. — в самый канун.
— Поздновато, конечно, — согласился Бауман. — Но все же лучше, чем вовсе срывать. А занавески, кстати, пора было поднять. Зачем людям прохожим зря загадки загадывать: почему, дескать, среди бела дня занавески опущены?
Он отошел к окну и потянул за шнурок. Штора медленно поползла вверх, шурша, собираясь в складки. Она обнаружила уже половину окна, когда Бауман резким движением опустил шнурок-складки рухнули вниз- и опрометью бросился из комнаты.
— Полиция? — крикнул Козуба.
Но Грач был уже за дверью. Ирина с упреком поглядела на Козубу:
— Хватил тоже!.. Если б полиция, разве Грач так бы побежал?
Оба прислушались.
— Дверь отпер. Приехал кто-то… Я слышал, когда он занавеску тянул, пролетка подъехала. Потому у меня и мысль — о полиции. Кроме как полиции, кому к нашему дому на пролетке подъехать?
Он прислушался, наклонив голову, и брови дрогнули изумленно:
— Мать честная, целуются! А ей же, честное слово, целуются!
В прихожей действительно целовались: Бауман и очень высокая, красивая, полная, слишком полная- по сравнению с худощавым лицом — женщина в изящном летнем костюме, в огромной, шикарной шляпе с пером. Надежда. Надя.
— Ну наконец! Я совсем заждался. Чего ты застряла?
— Дела! — смеялась женщина. — Ты ведь знаешь, что за границей творится. Прямо разбой: совсем меньшевики распоясались.
— Верно, значит? То-то здешние расхорохорились… Ладно! Ильич им пропишет ижицу.
— Пропишет конечно. Но пока нашим приходится очень круто. У меньшевиков же в руках пока и печать, и транспорт, и денежные средства… И травля какая идет! Раскапывают личную жизнь, собирают всякие сплетни из прошлого… Ты думаешь, и о тебе там не идет трескотня?.. Идет, родной. Всё ищут, нельзя ли за что зацепиться, доверие к тебе подорвать. Вся их работа — это склоки и дрязги.
— Густылев, может быть?
— Как ты сказал? — женщина сощурилась припоминая. — Густы… Что-то похожее в самом деле было… Да-да, я вспомнила: именно Густылев! Он какой-то донос на тебя прислал…
— Да ты сядь! Шляпу-то сними, по крайней мере.
Оба рассмеялись.
— Поспеется. Самое главное, чтобы сразу ты — в курсе…
Она оглянулась на дверь:
— Ты не один в квартире?
Он оглянулся тоже:
— Да.
— Никто не слышит? Ведь это я говорю только для тебя. Очень распространяться обо всем этом незачем.
— Значит, плохо? — спросил он тревожно.
Она рассмеялась опять:
— Что значит «плохо»? Большевикам никогда не бывает плохо. Трудно бывает. Но с Лениным не страшно…
Перед глазами встал образ Ленина. Лоб с залысиной, высокий-высокий, а глаза молодые, живые, смеются.
— Письма есть?
— Конечно. От Владимира Ильича. Дай нож… Впрочем, раньше надо платье снять. Никто не войдет?
— Нет… — не вполне уверенно ответил Грач. — Но все равно. Пока в квартире только свои.
— Спусти шторы. С улицы видно.
Он отошел. Она сбросила кофточку, спустила юбку и обратилась в стройную женщину: вся ее «полнота» снялась вместе с платьем.
— Тут двести экземпляров "Шаг вперед, два шага назад". Остальное, — она махнула в сторону чемодана, стоявшего в прихожей, у самой двери, — там. Двойное дно… Теперь давай нож. Письма-в юбке, здесь вот, в рубце.
Бауман раскрыл перочинный нож, щелкнул тугим лезвием, стал на колени, торопливо начал вспарывать шов. И вспомнил:
— Самовар так я и не поставил!.. Ира-а!
— Сумасшедший! Я ж не одета.
Поздно. Дверь раскрылась. Ирина круто остановилась на пороге, растерянная. Что такое?.. Ничего не понять… Женщина, неодетая… Грач на коленях…
— Знакомься прежде всего! — крикнул Бауман. — Моя жена.
Он вытащил из распоротого рубца два длинных, в плотные-плотные полоски спресованных, листка и встал.
— Шифровано?
— Ясно! — отозвалась приезжал. — Погоди… Дай чемодан сначала. Я выну вещи. Надо ж одеться.
Он торопливо подтянул к ней чемодан и отошел к столу, развертывая записки. Жена махнула рукой:
— Ну, теперь он конченый человек, пока не расшифрует. Придется вам меня вводить в дела здешние… Товарищ Ирина? Так?
Ирина кивнула. Они пожали друг другу руки, крепко.
Бауман сказал, не поднимая головы от записок:
— В первую очередь ты насчет самовара распорядись. Надо заграничную женщину чайком попоить. Вот только с едой у нас, Надя, откровенно скажу, плоховато.
— Денег нет? Всегдашнее дело! — посмеиваясь вздохнула Надя. — Ничего! Я привезла.
— Много? — вскрикнула Ирина.
Надя рассмеялась от этого вскрика.
— Много.
— Давайте! — Ирина подставила ладонь. — Есть, стало быть, бумага. Грач, слышишь?
— Завтра, завтра, — кивала Надежда. — Завтра дам, сколько надо.
— Завтра поздно будет, — потемнела Ирина. — Бумагу надо до вечера.
— Комик! У меня ж не с собой. Надо будет в банк.
— Вот видите, в банк! — Ирина досадливо заломила пальцы. — Отчего было не на себе?.. Зашить же можно.
— Еще куда! Я же с экспрессом.
Ирина не поняла;
— Как "с экспрессом"?
— Не слыхала такого термина? — удивилась Надежда. — Экспрессом у нас называется, когда литературу перевозишь на себе, прямо в поезде, железной дорогой. По сравнению с контрабандным транспортом, пешком через границу, это неизмеримо скорей. Поэтому и называется "экспресс".
Она отперла чемодан, достала блузку, юбку, галстучек и стала одеваться, продолжая говорить:
— А теперь рассказывайте, что у вас и как. Я ведь тоже буду работать: мы с Николаем всегда вместе работаем.
— Надо денег на бумагу, — упрямо повторила Ирина. — Сейчас только об этом можно говорить. Надо обязательно достать бумагу. Иначе сорвется воскресная демонстрация.
Демонстрация все же сорвалась.
С банком произошла обычная и даже сверхобычная проволочка: бумагу удалось поэтому достать только в субботу, когда печатать листовки явно уже не стоило: они могли бы попасть на заводы не раньше понедельника.
Может быть, впрочем, даже и лучше, что так вышло: удачи все равно в это воскресенье не было бы. День выдался ненастный, с утра уже моросил дождь; к двенадцати, когда должна, была выступить от Страстной площади (сбор у памятника Пушкину) студенческая колонна, дождь полил как из ведра, разогнав и без того редких прохожих. Бульвары, площади, улицы были пусты. Во дворах Страстного монастыря и прилегающих к площади домов мокли в полной боевой готовности конные жандармы, наряды городовых, эскадрон Сумского драгунского полка. Вспомогательные конные отряды жандармов и городовых укрывались во дворах ближайших улочек, фланкирующих предстоящий путь демонстрантов к генерал-губернаторскому дому, — в Леонтьевском и Гнездниковском переулках. Полиция была предупреждена о студенческом замысле и, получив указание свыше "действовать беспощадно", готовилась заслужить высочайшее благоволение.
