пиры их были размашисты, гремели на всю округу и прославились драками да невиданным количеством выпитого.
Одна только Ядвига не находила себе места — то металась по усадьбе, то часами сидела на краю постели. Пана своего она встречала слезами на красивом лице
— Рыгор давай сбежим. Куда глаза глядят, хоть в Киев, хоть дальше, не ведомо мне, что дальше будет, но не желаю я ни тебя смерти отдавать, ни сама умирать.
Ванькович девушку гладил нежно по щеке, вытирал с красивого лица слезы
— Что ж ты творишь со мною. Не могу я так поступить. Не по совести это. Никогда от слова своего не бегал…
— Не изловишь ты чертей. Времени мало осталось, а они тебя за нос водят ты в Сморгонь, они на тракт, ты — обратно, они вспять — как сквозь землю.
Ванькович все понимал, понимал и положение свое — безнадежное. По долгу смотрел на красавицу, не отвечал ей, сжимал руки в кулаки до бела, выбегал из комнаты и возвращался на следующий день.
На крыше маленького домика рос мох, а на столбе у ворот прочно обосновалась березка. Не стоит упоминать того, что крыша прохудилась, текла, и жить, так чтобы из стен не дуло, а сверху не капало — можно было только в одной из комнат — но хозяину — маленькому улыбчивому старичку — доброй душе достаточно было и этого. Пан Собейко жил бобылем — семьи не имел, слуг и крестьян тоже. Промышлял летом сбором грибов да ягод, зимой — охотой на зайца, да добычей беличьих шкурок, но это — когда был помоложе. Сейчас же Собейко все знали как непревзойденного мастера плетения корзин из бересты да тоненьких ивовых прутиков. Что за чудные корзины это были — тончайшая паутинка! А какие потешные игрушки делал для окрестной детворы добрый пан, вся округа так его и звала — дедушко.
Дедушко возвращался затемно — скрипучую калитку затворил на засов, погладил старую кошку
— Ну кошенька, пошли в дом, молока налью, зябко нынче
Не то, чтобы старый пан боялся за свою жизнь, или думал, что кому-то нужна она, жизнь эта самая, и все же — осторожность соблюдать стоило.
Первый мороз прихватил жухлую траву. Сначала дедушко услышал руст травы — за забором кто-то был.
Затем в ворота постучали.
— Кто там, на ночь глядя? Денег у меня нет, брать нечего. Дом разваливается вон, подите по-хорошему, люди добрые, не убивайте старика, не губите душу, дайте своей смертью умереть.
— Собейко, пусти! — За дверью был не один человек — то была толпа, и пешие и конные. В темноте зажглись первые факелы.
— Пусти Собейко, это я, Русиновская!
— По что бы знатной пани по дворам в столь поздний час мотаться?
— Напали на меня, пусти Собейко! Не дай погибнуть!
Пан хорошо знал голос Ядвиги, так же он знал — что говорившая за забором женщина ею не была. Если то и вовсе — была женщина.
Ворота с грохотом упали на землю в тот самый момент, когда старик закрывал дверь в дом на маленький хлипкий засовчик.
Разбойники закружились вокруг хаты — двое прыгнули на ветхую крышу и тотчас провалились сквозь нее в темное нутро дома, переломав ребра. Один разбил стекло и сквозь маленькое окошко ввалился в кромешную темноту не освещаемой комнаты. Двое налегли на дверь, которая тотчас слетела с петель. Главарь заливисто хохотал — он знал — и что Собейко живет один, и что поживиться у него есть чем — за прекрасные корзины все окрест, от шляхты до крестьян готовы были платить.
Бандиты вваливались в дом, доносился звук борьбы, но вот что странно — трупа Собейки не выкидывал никто.
Через несколько минут — все разбойники были внутри хаты.
Ну что вы возитесь, старика одного не можете поймать?
Главарь злился, не понимал что происходит, почему так долго. Спешился, вытащил саблю и исчез в темноте старого собейковского дома. Через мгновение глаза, привыкли к сумраку— на лавках лежали тела, тела же были и на полу, повсюду растекалась кровь и ступать приходилось очень осторожно, чтобы не поскользнуться. Воздух был отвратительный — смердело как на скотобойне.
Засада! Главарь понял это сразу, как оказался в доме и увидел убитых. Его парни были хорошо обучены навыкам ближнего боя, вооружены до зубов — но внезапного нападения не ожидали. Однако досталось и врагам — среди оршанцев, это были именно они, сомневаться не приходилось, так же было не мало убитых.
— За живыми вернусь опосля…
Из дальней комнаты доносилась возня — нужно было спешить, успеть на подмогу своим, нельзя чтобы кто-то попал в плен и не дай боже — сдал всю шайку.
В тускло освещенной комнате с лучиной в одной руке и саблей в другой сидел в старом шелковом халате Собейки Ванькович.
— Ну что? Познакомимся ужо? А то ты все бегаешь и бегаешь от меня, устал я тебя ловить, устал.
К удивлению пана главарь не стал нападать на него, а лишь развернулся и с поистине звериным рыком выпрыгнул в прихожую. Еще один скачок и он у двери, свист, верный конь…..скорее, успеть, скрыться в лесу там — в корнях старой ели землянка, никто не найдет.
Ванькович не дурак. У Ваньковича конь давно на готове, роет землю, прядет ухом, ждет у распахнутого окна.
Погоня. Чей конь — быстрее?
До леса немного — вот уже видны первые ели. Но, Но, скорее!
Главарь настигнут — как быть? Рукой с коня его не стащить — прижимается к скакуну, опытный.
Эх, была не была!
Небольшой морской кортик, не раз выручавший пана прочертил дугу в воздухе и вонзился в мягкую плоть. Лошадь главаря бешено заржала — и что и было нужно Рыгору — сбавила скорость.
Взмах саблей — удар по поджилкам, главарь летит на землю, ударяется, старается встать на отказывающие ноги — ну, хоть пешком! Так не бывает! Меня не настигнуть! Я — зарница ночная! Я — порядок и закон! До леса то всего ничего осталось!
Нет. Не вытащить ноги главарю из под коня. Не даром Ванькович свой хлеб на королевской службе проедал — и порох нюхал и турецких скакунов валить в бою научился.
— Что? Сказал же не уйдешь.
Главаря било крупной дрожью, он старался высвободить застрявшую и по — видимому сломанную ногу, все было тщетно. Плащ черный, накинутый на плечи придавал фигуре разбойника объема — величины и значимости, но то
