Как потом выяснилось, Игнашка еще и потому был в чести у преступного мира, что обладал очень редкой специализацией. Он был наводчиком, или, как в кругу «сурьезного народца» называли эту профессию, дознатчиком.
– Украсть – пустяшное дело. Тута головой думать не надобно, руки трудятся, а ты сам знай себе поплевывай да посвистывай,– объяснял он мне.– Оно и дурень могет. Я-ста, на таковское потому и не гораздый, что уж больно оно все просто. Мне бы чаво похитрее измыслить, дабы закавыка имелась.
– А мой кошель на Пожаре? – напомнил я.
– Э-э-э,– презрительно протянул он.– То я так, яко дите, позабавился слегка, вот и все. А вот выведать, где что у кого лежит,– иное. Тута не десяток, сто потов прольешь, прежде чем вникнешь. Потому и ценят меня сурьезные людишки.– Вздрогнул, испуганно посмотрел на меня и торопливо заметил: – Тока ты не помысли, будто я и к тебе в терем за ентим хожу. Тута я и на икону перекрещусь – полюбился ты мне, хоша и князь, вот и все. Опять же выручил ты меня дважды – с бугаями теми, кои на меня тож поглядывали, да с прощением царевича. Однова я ужо расплатился, но ишшо разок за мной – о том я памятаю.
– Забудь,– махнул я рукой.
– Ни-ни, никак не можно,– не соглашался Игнашка.– У нас, середь сурьезного народца, такое строго.
К хлопотавшей в просторном терему Марье Петровне Игнашка относился очень вежливо, сразу почуяв в ней не простую ключницу, а нечто большее, и называл ее не иначе как «баушка». Получалось певуче и красиво.
– Тока что ж она у тебя одна? – осведомился он как-то у меня.– Я тако мыслю, что клюшнице надзор надобно держать за прочими заместо хозяйки, а она все сама да сама. Опять же и лета у ей немалые – не дело оно.
– Так вроде бы есть те, кто от прежних хозяев остались. И стряпуха, и конюх, и истопник,– возразил я.– И эта, как ее, сенная девка[82].
– И сколь всего? – усмехался он.
– Человек пять, если считать саму Петровну.
– Пять?! – возмутился он.– Да ты князь али не князь, едрит тебя налево?! Я тута в одни хоромы как-то наведался...– И сразу пояснил, чтоб мне не думалось: – Не по делу – зазнобу себе там завел. Домишко прямо яко у тебя – справный, со всем, что надобно. Так вот тамо ажно два десятка с лишком ентой дворни, а ты – пя-ять,– передразнил он.
– Так где же я их возьму – из деревни, что ли?
– Иных самый резон оттеда взять – они куда почестнее городских будут,– согласился Косой.– Но не всех. Там, где чистоту блюсти надобно, лучшей всего взять...– Он остановился, критически посмотрел на меня и пообещал: – Ну тебе, поди, и впрямь недосуг, коль ты шибко занят с царевичем, так что возьму я на себя твою заботу.– И тут же, не удержавшись, похвастался: – То тебе в благодарность. Ныне меня сурьезный народец иначе как Князем и не кличет – а все из-за эдакого знакомца. Чуешь, яко вознесся?
Вообще, Игнашка оставлял о себе приятное впечатление. Руки у него были и впрямь «золотые», хотя ко всему, что он ими творил, отношение у него было полупрезрительное, а вот знания он ставил высоко.
– Учиться тебе надо, вот что,– заметил я как-то.
– Кто ж меня в учебу возьмет? – резонно возразил он.– Да и стыдоба. Мне, чай, уж на четвертый десяток летов давно перевалило, а в такие лета грамоту постигать... Опять жа аз, буки да веди страшат яко медведи. Вдруг не осилю – сызнова стыдобушка. Вот ежели бы кто-нибудь из знакомцев взялся, да так, чтоб надежный, чтоб ни одна душа о том не проведала,– дело иное, да где ж такого сыскать.– И стыдливо потупился, но левый глаз с зеленым зрачком отчего-то хитро уставился как раз в мою сторону.
Намек, что ли? Или это непроизвольно, так сказать, специфика зрения? Я не стал гадать, вместо этого предложив поучиться у меня.
Он некоторое время смущенно отнекивался, но весьма недолго – вдруг я и впрямь откажусь,– потом согласился, но взял с меня зарок, чтоб об этом ни единой живой душе не стало известно. Пришлось даже поклясться на иконах.
Честно говоря, я сам к тому времени не сильно владел русским письмом. Уж больно сложным пока оставался русский алфавит – нет на него царя Петра. И зачем сдались все эти загадочные «юсы большие» и «юсы малые», а также чужеродно смотревшиеся «пси», «кси», «ижица» и прочие? Какого рожна, спрашивается, нужны аж целых две буквы «ф» – одна привычная, а другая как «о», только с волнистой линией, пересекающей овал строго пополам? Зачем такая куча букв «и»? А тут еще и непривычное написание. К примеру, одна из тех же «и» писалась как латинская «i», только без точки, другая вообще как «н», зато настоящая «н» выглядела опять как латинская.
Однако мне повезло – даже не понадобилось никого просить. Приметив, как я путаюсь, свои услуги мне предложил царевич Федор. Так что часть наших занятий была отведена урокам наоборот – ученик давал азы русского правописания бестолковому учителю и – в самом начале – знания цифири.
Да-да, цифири. Не зря говорят, что переучиваться тяжелее, чем учиться заново. Учитывая, что числа обозначались не арабскими цифрами, а буквами, взятыми из русского алфавита того времени, это тоже требовало времени. Вдобавок порядок их был какой-то странный, вразброд. Например, «буки», то есть «б», вообще ничего не означала, так что двойкой была следующая – «веди». «Ж» тоже выпадала, зато следом за буквой «иже», той самой, которая писалась как «н» и соответствовала восьми, сразу шло десять, на письме обозначавшееся латинской буквой «i», только без точки, а пропавшая девятка – «фита» – вообще значилась в самом конце, перед «ижицей».
Но все это я, хотя и с трудом, уже освоил по... башенным часам, так что царевичу оставалось продиктовать мне лишь последующие числа, которых на циферблате не имелось.
Что интересно, Федору эта новая и необычная для него роль нравилась так же, если не сильнее, как и занятия философией, которые я с ним проводил в эдакой легкой, полушутливой манере, свято памятуя, что высшая мудрость – философствуя, не казаться философствующим и шуткой достигать своих целей.
Так и получилось, что я выдавал Игнашке совсем свежие знания, только-только полученные от царевича.
Разумеется, приходы ко мне Косого, то есть новоявленного Князя, резко участились, став регулярными – не реже одного раза в два дня.
– А иишо сказывают, что перо сохи легче,– жаловался он, вытирая пот со лба.– Пущай спытали бы сами допрежь того, как рот разевать, а уж опосля...– И, сделав очередную ошибку, уныло подшучивал над собой: – Фита да ижица – к ленивому плеть ближится. Не пора, князь, за нее браться? Можа, хошь она меня вразумит? – Но тут же просил: – Ты обгодь на мне крест ставить, совсем чуток потерпи, и пойдет дело на лад – я ж чую.
Я кивал и успокаивал:
