На могиле Оксаны стоял крест, не успевший потемнеть. Прибивать табличку с именем и делать ограду пока не принято. Я не стал нарушать обычай. Только наломал кленовых веток с желтыми и красными разлапистыми листьями, положил их на могильный холмик. Оксана была хорошей женой.
Остаток дня мы с Ионой потратили на погрузку телеги, купленной у соседей. Сложили в нее уцелевшие вещи, в том числе, отобранные у разбойников, привезенные трофеи и поставили бочку, заполненную зерном нового урожая. Зерно было только сверху, а под ним лежали золотые монеты и драгоценные камни, которые хранились под печью. Пособники Матвея Смогулецкого не нашли их, похватали только то, что на виду лежало. Печь мы разобрали ночью, когда соседи уже спали. Я теперь никому не доверял.
Утром впрягли в телегу двух уцелевших рабочих лошадей. Правил ими Иона. Его коня и моего запасного привязали к ней сзади. Коров, телят и птицу я раздал хуторянам. За это Петро Подкова и еще двое казаков проводили нас до Базавлука, где мы задержались на два дня, чтобы продать шхуну.
В паланке уже знали об убийстве моей жены. Мыкола Черединский рассказал, когда ночевал на острове по пути домой.
— Никогда не доверял шляхтичу! Как только случай подвернется, так обязательно из него гниль полезет! — высказал общее мнение сотник Безухий.
Шхуну у меня купил для своего куреня Василий Стрелковский. Несмотря на договор с турками, по весне собирались наведаться к ним за зипунами. Заплатили пять тысяч злотых. Столько стоили пушки на ней, но других покупателей на судно не было.
— Если надумаешь вернуться, всегда будем тебе рады, Боярин, — сказал на прощанье Василий Стрелковский.
Он сейчас выполнял обязанности кошевого атамана. Гетман Малой Руси и официальный кошевой атаман Войска Запорожского Петр Сагайдачный все еще не вылечил рану. Ходили слухи, что он не жилец. Впрочем, эти слухи появились на второй день после ранения. Прошло уже почти две недели, а атаман не просто жив, а еще и хвастается саблей, подаренной ему королевичем Владиславом. Ее рукоятка и гарда позолоченные, а ножны из золотых пластин с изображением сцен суда царя Соломона и сражения античных воинов. Одну сцену от другой отделяют бриллианты. На внешней, если нацепить на ремень слева, стороне надпись «Владислав Конашевичу кошевому под Хотином против Османа». Конашевич — это отчество Петра Сагайдачного, так у шляхтичей принято обращаться к старшему по возрасту или статусу.
Мы присоединились к зимовым казакам, которые отправлялись по домам, расположенным в городах и селах выше порогов. Почти каждый день лил дождь, но пока было не холодно. Мыкола Черединский с женой Анастасией жил в старом доме с подклетями, крытым дранкой, какие я часто встречал, когда был князем Путивльским. Разве что узкие окна тогда стеклили редко. Сейчас такие терема попадаются только в старых городах. Обычно в них живут русские шляхтичи, потомки бояр. В подклетях были склады для товаров, а наверху — горница с двумя окнами, хозяйская спальня с одним окном и две темные комнаты. Кухня и комната для прислуги — пожилой пары — располагались в другом доме, обычном пятистенном срубе, стоявшем во дворе рядом с хлевом и курятником. Двор находился на правом, высоком берегу реки Орель. Она здесь шириной метров сто и глубиной метров пять. Много стариц и болот. Возле дома берег песчаный, от которого в реку отходил широкий деревянный причал для погрузки-разгрузки баркасов. Сейчас три плавсредства лежали вверх килем на берегу. Дела у свояка шли хорошо.
Через дом была церковь деревянная, но на каменном фундаменте. Деревянная колокольня стояла отдельно. Колокол был треснувший. Меня и нормальный перезвон в больших дозах раздражает, а уж фальшивый до печенки пробирает. Село было крупное по местным меркам — дворов на сто. Большая часть жителей была холопами князя Константина Вишневецкого, наведывавшегося сюда раз в несколько лет. Княжеские земли и холопы были в аренде у ашкенази Шмуэля Молочника. Мой свояк поддерживал с ним деловые отношения, скупая часть урожая и перепродавая казакам или в городах.
Меня поселили в одной из темных комнат. Вторую занимали мои дети. Своих детей у Черединских не было. Иона вместе с Марией и Васей, которые повзрослели и стали как-то не по-детски дружны, жил в доме для слуг. Настя Черединская была суровым дополнением своей младшей сестры Оксаны. Если бы меня спросили, как выглядит серьезное отношение к жизни, я бы показал на свояченицу. Сказать, что она не обрадовалась моему приезду — ничего не сказать. Я сперва не понял, откуда у нее такое искренне желание удавить меня, а потом увидел, как она возится с детьми. Своих детей у нее нет, а материнский инстинкт не отменишь.
Подумал я подумал и решил не тащить детей в Нидерланды. Во-первых, дорога для них будет тяжелой, даже если отправлюсь в конце весны, когда станет тепло. Во-вторых, наладить нормальный быт там сразу не получится. В-третьих, бездетная тетка намного лучше для детей, чем мачеха. Но и оставлять их здесь у меня не было желания, потому что знал, что здесь будет в ближайшие годы.
Утром в конце завтрака, состоявшего по случаю постного дня из гречневой каши с молоком и пирогов с рыбой, я подождал, когда в горнице останутся только супруги Черединские, и завел разговор о планах на будущее.
— Как я понял, с племянниками тебе не хочется расставаться, — обратился я к свояченице.
— За ними присмотр нужен, тебе они в тягость будут и им с тобой тоже, — произнесла она, стараясь говорить спокойно.
— Так оно и есть, — согласился я, — но и жизнь под ляхами я своим детям не желаю. Здесь еще долго порядка не будет. Я собираюсь уехать к франкам, жизнь в большом городе, где спокойнее и закон соблюдают лучше.
— У франков сейчас война идет, — возразил свояк.
— Это у ближних война, а я собираюсь в Нидерланды. Там вроде бы тихо. Или во Францию подамся. На земле всегда где-нибудь нет войны, и, если есть деньги, легко туда перебраться, — сказал я. — Деньги у меня есть, хватит на всех. Так что предлагаю вам поехать со мной.
— Они же молятся не по-нашему, еретики! — воскликнула Настя.
— А они считают, что это вы еретики, — подначил я.
— И говорить по-ихнему мы не умеем, — поддержал жену Мыкола. — Что мы там будем делать, среди чужих?!
— Язык выучить не долго, а молиться будете, как сочтете нужным, там никто в чужие дела не лезет, — рассказал я.
Супруги переглянулись. Головой в семье была жена, а она никак не могла принять решение. Расставаться с детьми ей не хотелось, но и ехать на чужбину тоже.
— Если под ляхами не хочешь, можно в Московию перебраться. Там свои живут, и замирились они со всеми, — предложил свояк.
Мне приходила в голову мысль пожить в Московском царстве. Да вот только морской порт у него сейчас один — Архангельск, где холодновато. Да и добираться туда долго и трудно. Дороги все еще никакие, лучше по рекам плавать. Если перебираться в сухопутный город, то мне там быстро надоест. Можно, конечно, будет к казакам опять присоединиться, но что-то у меня душа к ним больше не лежала. Придется перебираться одному и время от времени наведываться к детям, пока не повзрослеют. Потом заберу их к себе. Если сами захотят, в чем я не был уверен.
— В Московию я бы переехала, — произнесла свояченица. — Только куда сейчас ехать, на зиму глядя?!
— До весны точно никуда не поедем, — решил я. — Поживу у вас, а после ледохода сплаваю на разведку, посмотрю, что и как в Московии. Если найду хорошее место, переедем туда.
Глава 65
За зиму у меня вызрело решение вернуться в Путивль. Город, но не Детинец, во время похода на Москву захватили и ограбили казаки под командованием Петра Сагайдачного. Как я точно знал, до двадцатого века такого больше не случится. Казаки в ближайшие годы начнут выяснять отношения с ляхами, что через тридцать с лишним лет закончится воссоединением с Россией. Опыт мне подсказывал, что в разоренном городе будут рады человеку с деньгами, что легко смогу найти место для постройки дома, что строители обойдутся дешево. Да и удобно до него добираться из Царичанки.
