— Никуда не ходите, Юлия. Ни с кем говорить не надо.
— Что? — В ее близоруких глазах мелькнула боль. — Как смеете вы, вы… Вам все равно, что с ним случится…
— Смею, гражданка Тома. И мне не все равно, что станется с господином д'Энвалем. Говорить ни с кем не надо, потому что это очень опасно — для вас. Альфонс не обрадуется, увидев вас на эшафоте.
— И вы еще притворяетесь рыцарем! — девушка фыркнула и отвернулась. — Не желаю вас больше слушать…
Хлопнула входная дверь. Я обернулся — Демулен и Вильбоа стояли возле дверей.
— Вы правы, Франсуа, — негромко проговорил Вильбоа. — Но она вас все равно не послушает. Я ей уже объяснял, что, если дело попало в Трибунал, спасти человека почти невозможно. Разве что заступятся Робеспьер или Вадье…
— Жорж не сможет п-помочь, — помолчав, добавил Камилл. — Ему сейчас надо спасать Фабра д-д'Эглантина, и д-дай бог, если он и вправду существует, чтобы это уд-далось. Юлии лучше в-всего уехать из П-парижа, вам, кстати, тоже…
— Всенепременно, — кивнул я, думая совсем о другом. — Шарль, как там с пропуском в Тюильри?
Белые, неряшливо покрашенные стены стыдливо прятались под трехцветными драпировками. Долгие ряды скамеек амфитеатром спускались вниз, где в окружении знакомых лупоглазых бюстов стояла высокая черная трибуна. Из-под побелки потолка стыдливо проглядывали силуэты полуобнаженных нимф. И над всем этим чернели громадные буквы, казалось, готовые обрушиться на переполненный зал. «Французская Республика, Единая и Неделимая. Свобода, Равенство, Братство — или Смерть». И здесь, в зале Конвента, в сердце Революции, выбор для собравшихся был тоже весьма невелик…
Места для публики были устроены сзади, в некотором удалении от последнего ряда. Под сводами зала стоял легкий гул, и приходилось прилагать усилия, чтобы расслышать очередного оратора. Но делать этого явно не стоило. Худой маленький человечек в черном камзоле с большой трехцветной перевязью уже с полчаса обещал «сорвать покрывало» с некоего заговора, грозившего самому существованию «Единой, Неделимой». Поскольку покрывало никак не хотело срываться, оратор дважды доставал кривой турецкий кинжал и приставлял его к груди, обещая «полить кровью истину». Собравшиеся, однако, никак не реагировали на это предложение, и я решил, что подобные заявления здесь в порядке вещей. Похоже, остальные думали сходно. Не только публика на галерке, но и граждане депутаты переговаривались, писали записки, а то и просто читали газеты. Человечек дернул шеей, вновь выхватил кинжал… Я отвернулся.
— У вас совершенно замерзший вид, — заметил Вильбоа, деловито водивший свинцовым карандашом по бумаге. — Вам надо было выпить кофе. Или, гм-м, граппа…
Я мечтательно вздохнул. Глоток граппа… Или даже два…
— Увы, не успел! Боялся опоздать. Вы правы, замерз изрядно. Это доказывает, Шарль, что ремесло шпиона не только гнусно до невозможности, но и опасно для здоровья.
Вильбоа хмыкнул и вновь уткнулся в бумагу. Похоже, журналист счел все сказанное шуткой. Я, конечно, шутил. Отчасти…
Напротив огромного дома на улице д'Орсе, где проживал гражданин академик, кто-то установил нелепую чугунную скамейку, сидеть на которой не рекомендовалось даже в хорошую погоду. Но выбирать было не из чего, и я, купив по дороге роскошный букет бледно-лиловых хризантем, с самым безмятежным видом просидел на ледяном чугуне целое утро и часть дня, лишь иногда позволяя себе пройтись, дабы слегка размять ноги. Прохожие, очевидно, принимали меня за ненормального влюбленного, что имело свои преимущества. Во всяком случае, ни патрули, ни привратник не заинтересовались моей скромной персоной…
Человечка сменил на трибуне некто необъятных размеров, в большом рыжем парике. Под сводами прогремел вопль «Отечество в опасности!». Я понял — дальше можно не слушать. Сейчас появится кинжал…
На прощание Леметр уточнил, что письма на его имя передают привратнику. Разумнее было, конечно, устроиться в самом доме, предварительно сунув под нос гражданину консьержу удостоверение национального агента. Разумнее — и куда теплее. Но меня очень тянуло проверить одну догадку. Если я окажусь прав, то чугунная скамейка — лучшее место. Особенно если поднять воротник и надвинуть шляпу на самый нос…
А на трибуне были уже двое. Какой-то верзила в высокой черной шляпе с белыми перьями, вцепившись в толстяка, пытался стянуть его вниз, а тот отчаянно сопротивлялся, при этом дико вопя, словно с него сдирали скальп. Я услышал звон колокольчика за председательским столом — и тут же вспомнил церковь Святого Евстафия. Звоните, граждане якобинцы! Вот уж истинно — сотрясение воздухов!
— Не впечатляет? — поинтересовался Вильбоа, на миг оторвавшись от своих записей. — Действительно, сегодня они какие-то снулые. Ничего, скоро зашевелятся!
Я пожал плечами, вспомнив отзыв Титана об этом сонмище. Да, отсюда, с галерки, грозный Конвент и вправду напоминал сборище шутов. Но обманываться нельзя. Эти нелепые арлекины залили кровью всю Францию — и не собираются останавливаться. Отважный британский санкюлот Джон уже ползет по Ковент-Гарден…
Букет я вручил первой встречной девчушке — маленькой, остроносой, в коротком пальто и миниатюрной шляпке. Ответом был изумленный взгляд, затем —растерянная улыбка. Я поклонился и поспешил к ближайшей стоянке фиакров. День прошел не зря, и я не напрасно мерз на холодном чугуне. Все вышло удачно — удачнее, чем я думал…
Теперь трибуну осаждала целая толпа. Мелькали кулаки, в неярком свете масляных ламп сверкнула шпага. Кто-то истошно вопил, беспрерывно звенел колокольчик председателя…
— И ради этого вы свергали Короля? — не выдержав, прошептал я. — Какого черта, господин якобинец!
— А что, очень мило! — Шарль невозмутимо покосился на бушевавших арлекинов. — Понимаете, Франсуа, сейчас — безвременье. Когда на трибуне был Жорж, все они превращались в кроликов. Сейчас он ушел, и кролики резвятся. Но это ненадолго. Скоро Максимилиан приучит их прыгать через трость!
Я представил себе кроликов, прыгающих через трость, — и вздохнул. И это стадо думает, что управляет Францией!
— Эти уже спеклись, — понял меня Вильбоа. — Год назад здесь были совсем другие люди. Кое-кто сейчас на фронте, кое-кого уже засыпали известью… Болото!
Я не стал спорить. Эти полчаса, которые мы с Шарлем провели под сводами Тюильри, прошли все-таки недаром. Я окончательно убедился, что все вершат не болтуны, собравшиеся в бывшем Зале Больших Приемов. Хозяева не здесь, они в тиши кабинетов. Хозяева заняты, очень заняты, им нет дела до этих крикунов…
— Кукареку, гражданин Деревня!
