И мое прошлое из будущего, которого уже никогда не будет, уходило все дальше и расплывалось, таяло, исчезало…
После службы все кажется уже совсем иным — благостным и удивительно чудесным… Ощущается сильнейший душевный подъем и успокоение.
Над головой мерцают обновленные звезды! И где-то далеко та самая — яркая и древняя, святая…
Здравствуй, Рождество!!!
1
28 января 1918 мне исполнилось девятнадцать лет.
Совсем взрослым стал…
Смешно…
Смешно и грустно одновременно! Интересно, как теперь определять мой истинный возраст? Сложить предыдущие тридцать три и нынешние девятнадцать? Биологический возраст тела и психологический возраст личности складывать не получается, как и килограммы с километрами. И на гипотетические пятьдесят два года я себя не ощущаю. Слава Богу, что хоть для себя определил, кто я такой есть на самом деле.
Разрешите представиться: Барон Александр Александрович и еще раз Александрович фон Аш-Валерьянов — единственный и неповторимый.
А отчество и фамилия двойные, потому что жизнь у меня двойная… В честь, ныне покойного, Александра Валерьянова. Ибо таковым, каким был, он быть перестал. Умер и переродился, практически, как в 'Песенке о переселении душ' Высоцкого:
— Быть может, тот облезлый кот, был раньше негодяем, а этот милый человек был раньше добрым псом!
Хорошо, хоть баобабом не родился!
Нет, вы ничего 'такого' не подумайте — с самосознанием у меня все в порядке. С целостностью личности проблем нет, и разделение на 'я' и 'не я' — тоже имеет место быть.
И это мое новое 'я', не старше тридцати четырех лет. Из которых только последний год — местный. Ну, почти что год… В мае будет.
В общем — с Днем Рождения!
* * *
Кстати, самого факта празднования дня рождения, я немного побаивался. Точнее ощущал смутное беспокойство.
Причина банальна — предполагался набег родственников, знакомых и прочих по списку. Как уже упоминалось, я периодически скрывался из дома на время визита матушкиных подруг, дабы не потворствовать гипотетическим матримониальным планам в отношении моей скромной персоны.
Нет, конечно, я не боялся, что меня женят. Все же ценз для вступления офицеров в брак, хоть и был снижен до 25 лет, но до этого еще дожить надо!
Проблема в ином! Помолвка, по местным понятиям, дело архисерьезное, с далеко идущими последствиями. Благодаря моему благоприобретенному социальному статусу, о подобных событиях тут в газетах пишут. А расторжение помолвки — это вообще скандал! Все как в книгах и кинофильмах из жизни высшего света! Помолвка ведет к построению новой системы межродовых и межличностных отношений, как с социальной, так и с экономической точки зрения.
Вах! Хорошо сказал! Самому понравилось!
Не подумайте, что в нашем благородном семействе кто-то кого-то к чему-то принуждает, но матушка считает, что я обязательно должен иметь хотя бы платонические отношения с девушкой из хорошей семьи, потому что так должно.
Но даже это — не главное.
Если быть до конца откровенным, даже с самим собой, я просто не хотел быть объектом всеобщего внимания и восхищения, свойственного таким светским мероприятиям, как день рождения сына статского советника, занимающего заметную должность в Военном Министерстве.
Это же все будут ходить и умиляться, какой я молодец… Как вырос! Какой герой! И так далее и тому подобная хрень.
Все приглашенные просто обязаны будут засвидетельствовать свое почтение подобным образом, в соответствии с теми условностями, принятыми в обществе.
И если для девятнадцатилетнего подпоручика оное сюсюкание слегка утомительно, то для меня — просто кошмар!
Ведь никто не ведет себя так с мужиками 'чуть за тридцать', а я именно такой и есть, пусть мне снаружи всего девятнадцать!
В общем, хреновый был праздник…
Даже, несмотря на то, что пришло всего-то три десятка гостей, с трудом сдерживался, чтобы не сбежать куда-нибудь подальше от этого великосветского фарса в миниатюре. Одно радует — эпоха балов уже практически закончилась. Иначе бы — точно что-нибудь учудил…
Победив в себе 'светского труса', весь вечер боролся с желанием стать 'светским пьяницей'.
Впрочем, небезуспешно!
И даже не напился после того, как все разошлись, хотя и было такое желание. Однако усталость моральная и физическая была столь велика, что я рухнул на кровать и мгновенно заснул с мыслью:
— Скорей бы уже на службу!
2
В батальоне произошли большие перемены — теперь у нас три роты вместо четырех. Жандармерия вычистила из части 'сорную траву', а первая рота, была полностью расформирована и распределена по маршевым подразделениям. Для того чтобы упорядочить нумерацию, мою четвертую роту переименовали в первую.
Так что, прошу любить и жаловать!
Начальство у меня теперь тоже новое. Подполковник Озерковский, вследствие последних событий, заполучил очередной нервный тик, и был отправлен в отставку.
Нынче комбатом у нас подполковник Михаил Никифорович Чернявский — фронтовик, только что после госпиталя. Лихой и суровый дядька: одноглазый и с палочкой. Слуга царю, отец солдатам…
Собственно из-за этой самой одноглазости Чернявского я и стал командиром первой роты. Точнее, из-за того, что новый батальонный командир нос к носу столкнулся с моим Савкой.
— Эге, братец! Видать, я не один тут кривой? — возрадовался подполковник, выслушав уставное приветствие моего денщика. — Ну-ка, рассказывай, откуда ты тут таковой взялся?
Выслушав бесхитростный доклад, и задав пару наводящих вопросов, Чернявский Савку отпустил. А потом, через несколько дней, ознакомившись с положением дел в батальоне, взял да и переназначил номера рот.
Необычность была в том, что тем самым был нарушен обычный порядок назначения. Поручик Пахомов, командир второй роты, был старше меня и по званию и по выслуге, а, следовательно, именно он должен был стать начальником роты под номером один. Причем независимо от того, какой именно роте этот самый номер был бы присвоен.
Чернявский решил иначе, так что, теперь приходится соответствовать высокому званию.
Пахомов, кажется, сильно обижен данным назначением и, последнее время, стал гораздо менее приветлив в общении со мной. Подпоручик Сороковых, напротив, мне только посочувствовал — понимал, что все не просто так.
Свет на темное дело моего назначения пролил всезнающий и ироничный Юванен:
— Миха-и-ил Ники-и-форофитч о-отшень саинтересова-а-лся ва-ашей биограф-фи-ей! И та-аше, сте-елал не-есколка зфо-онкофф! И есчо-о, о-он смо-отрел, ка-ак фы санима-аетесс с кренатё-орами на пла-атцуу!
