— Уже можете. Но лучше бы вам привыкнуть к такому сопровождению — оно для вашей пользы и безопасности.
— Уже?
Инженер вспомнил кое-какие слухи про охрану и персонально господина Долгина, и то, что кто-то недавно избил управляющего Илис-Блитц… после чего понятливо кивнул. Немного подумал, и все же решил не отказываться от общества плечистого Спиридона, одним только внушительным видом обеспечивающего душевный покой своему подопечному. Обрадовав столичного гостя положительным решением всех его вопросов (и вкусным обедом тоже), и кое-как уговорив недовольную супругу немного повременить с отъездом на заграничные юга, в тот же день Герт отбыл в Санкт-Петербург. Где и провел, в очень плодотворной беготне и многочисленных визитах, целых три дня, между делом переманив себе под крыло еще с дюжину лекальщиков и просто очень хороших слесарей. Одного там, другого сям, третьего вообще по рекомендации первых двух нашел и уговорил — а в результате как-то незаметно и набралась приличная толпа. И главное, что никто вроде и не в обиде — "щипал" он достаточно крупные заводы и потеря одного-двух специалистов была для них не очень болезненной. Растратив все деньги, что сумел прихватить с собой, на авансы и подъемные, и насобирав целую уйму заказов для родимого производства, Иммануил Викторович с триумфом вернулся в Сестрорецк. Где тут же был обласкан начальством и даже получил небольшую премию за своевременную инициативу. А вот жена устроила ему головомойку вкупе с небольшой истерикой — мало того что ей не терпелось начать отдых, так еще и в день его отъезда в том самом тупичке, где его некогда побили, обнаружили троих мертвых мужчин. Понятное дело, о чем, вернее о ком она подумала в первую очередь…
Больше всего супругу обижал один единственный факт — после того как ее муженек узнал про тройное убийство, ему вдруг как-то резко стало не до переживаний своей драгоценной половинки. Поначалу он все выспрашивал, как их убили и выпытывал у нее всякие несущественные подробности. Узнав же, что двоих из них просто забили насмерть, а третьего жутко изрезали ножом — вообще замолчал. Так и уехал в растерянно-задумчивом состоянии, не в силах для себя решить — правильно ли будет злорадствовать и по этому поводу? Ведь как добрый христианин он должен был бы понять и простить своих обидчиков… даже если они очень сильно пинали его ногами и за малым не убили. Или же нет?
* * *
Когда Александр уезжал из Санкт-Петербурга, погода там замерла в шатком равновесии между мелким грибным дождичком и ясным солнечным небом. Но стоило выехать за пределы города Петра, все тут же переменилась — от легкого ненастья к полноценному затяжному ливню, и как оказалось, тот же ливень гостил и в Сестрорецке, причем дополненный резким и очень своенравным ветром. Выйдя из сухого и теплого вагона на мокрый перрон, он тут же угодил в обширную лужу, а его одежда стала стремительно набирать в себя влагу — причем со всех сторон одновременно, ибо ветер бросал упругие нитки дождя так, как только ему заблагорассудиться, начисто игнорируя хлипкую защиту зонта. Кожаное сидение в пролетке тоже было не совсем сухим, поэтому к своему коттеджу фабрикант подъехал озябшим и в непонятном даже самому себе настроении. Все что он планировал сделать и обсудить — было успешно выполнено и можно было бы и радоваться, но серое небо и непрекращающийся поток (практически потоп) воды нагоняли странную тоску и сильное желание сесть перед камином и ничего не делать. Вернее — бездумно любоваться извечным танцем языков пламени и багровым переливом угольков.
— С возвращением Александр Яковлевич!
— Благодарствую на добром слове, Глафира Несторовна.
Оценив хмурое выражение лица своего работодателя и падающие с его шляпы и одежды капельки воды, домоправительница погнала горничных готовить для хозяина сауну (правда, сама она ее обзывала на привычный лад). Подождав, пока тот переоденется в сухое, она неслышно подкатила к расположившемуся у камина фабриканту небольшой сервировочный столик и низким грудным голосом доложилась.
— Александр Яковлевич, баня скоро будет готова, а пока вот, извольте горяченького.
Согревающее было представлено графинчиком холодной водки с долькой лимончика и горкой рассыпчато-черной икры на вазочке — в качестве закуски, бокалом подогретого и очень ароматного вина с медом и пряностями, и большой кружкой чая, исходящей невесомым паром — как говорится, в ассортименте. Проигнорировав первое и последнее, фабрикант с удовольствием принялся за вино, не забыв поблагодарить за проявленную заботу. А через полчаса он уже с наслаждением вдыхал в себя горячий запах липы, попутно растекаясь по лавке рядом с небольшой каменкой — и старательно покрываясь положенной в таких случаях испариной. Сухой и ароматный жар накатывал волнами тепла и вымывал из тела накопившуюся усталость и холод, вот только легкий зуд под повязкой не давал полностью впасть в нирвану…
На полшага назад, почти незаметный поворот корпусом и небольшая, но смертельно опасная полоска стали в очередной раз пролетает мимо. Еще одно скользящее движение, небрежно-легкий с виду взмах руки — и золингеновский клинок с потрясающей легкостью распахал Семинаристу правое запястье, на последних миллиметрах своего движения дотянувшись еще и до кости. Ни вскрика, ни стона, только тихое звяканье упавшего ножа и короткий полувсхлип-полурык от очередной боли. Пальцы целой руки скребнули по камню пола, подбирая с него обещанную возможность на… В то, что он уйдет отсюда живым, Сема-Семинарист не верил с самого начала, но до последнего надеялся прихватить за собой на тот свет этого гладко выбритого и аккуратно причесанного хлыща из господ.
— Ну? Отдохнул? Вот и славно.
Чистый, словно и не он только что располосовал своей "кукле" всю грудь, предплечья и половину лба, аристократ коротко шевельнул кистью, меняя хват на более удобный, и приглашающе повел рукой, не прекращая при этом приветливо улыбаться. В качестве ответа его противник харкнул ему в лицо и в очередной раз попытался насадить на нож — уже без оглядки на свою защиту и новые рывки боли, лишь бы достать, дотянуться и стереть наконец с ненавистного лица эту улыбочку!!! Взмах, другой, третий… и странное онемение в груди, отдающееся в правую руку. Противник застыл на месте и уже не уклоняется, спокойно перехватив руку с ножом, и позволяя остальному телу медленно оседать себе под ноги. Последняя вспышка сил, последний рывок — и усмешка, навеки застывшая на губах Семинариста стала свидетелем того, что он все же дотянулся!
Разомлевший на жесткой лавочке мужчина открыл глаза и несколько мгновений непонимающе таращился на промокшую насквозь простыню. Потряс головой и окончательно пришел в себя, тут же услышав непонятное шуршание и легкие шаги за дверью.
