известный переводчик и автор популярнейшего очерка «Пережившие Диво». Очерк вышел отдельной книгой в издательстве Сытина. Автор, правда, ограничился рассказами очевидцев. Собственные воспоминания он, к всеобщему удивлению, опустил — не иначе, готовил новую книгу.
В Тамбове француза засыпали версиями. Метеорный град с Луны пробудил дремлющие свойства местной природы. Ядовитые миазмы привели к массовым галлюцинациям. Магнетическая флюидарность позволила видеть изнанку реальности…
«Аномалия!» — сказали ученые.
«Одурмания!» — с пониманием откликнулся народ.
Пока его спутники записывали показания свидетелей, имя которым было легион, и бродили по лесу в поисках осколков Лунного Камня, Шевалье тайком заехал в Ключи.
— Что такое «Ключи»? — заинтересовался Эрстед-младший.
— Nogler, — перевел с русского на датский Эрстед-старший. — Такая деревня. Мы жили у тамошнего помещика. Я когда-нибудь расскажу тебе поподробнее, Андерс…
С хозяином Шевалье не встретился — у Павла Ивановича Гагарина случился очередной приступ. Зато удалось перекинуться словечком с его братом. Константин Иванович был любезен, но о прошлом вспоминал без воодушевления. Суета, беготня, лишние толки.
Легко ли жить в Диве по самые уши?
Более всего Константина Ивановича расстроил внезапный отъезд князя Енгалычева. Что за моветон‑с? Даже попрощаться не изволил, татарин! Шевалье кивал: да, вы совершенно правы. У него перед глазами стояла даже не могила, а так, ямка, в которой они с Эрстедом наскоро погребли останки китайца. Когда выстрел прервал обряд, на полу избы обнаружился не человек, а странная чепуха. Обгорелый скелетик, уродливый череп с кулачок. Тонкие косточки то ли рук, то ли лапок, изломанные спицы-ребра…
Как выразился переводчик Познанский по другому поводу: «не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка».
Ямку-могилу Шевалье обошел десятой дорогой. Зато посетил иную — ухоженную, под мраморным надгробием. Будучи католиком, князь Волмонтович не имел права на место среди православных могил. Гостя, однако, уважили, отправив на вечный покой рядом с кладбищенской оградой — у самых ворот, под высокими старыми ивами. Белый мрамор, зеленая трава…
И свежие цветы.
Местные крестьяне отчего‑то прониклись к покойному особой симпатией. Его гибель не связывали с Дивом или нашествием «монстров». В деревнях судачили, что добрый пан-поляк порешил себя из‑за любви. Будто бы пришло письмо из далекой Польши прямо в Ключи, а в том письме сказывалось, что умерла его возлюбленная, прекрасная паненка Елена. Не выдержало сердце верного рыцаря Казимира, взорвалось гранатой. Вот и видят его лунными ночами на вороном коне рядом с белокурой всадницей — Еленой-невестой. Даже песню сложили о том, как приключилась в селе страшная беда — застрелился чужой человек, бесшабашная голова.
Пришлось хоронить без пенья и ладана.
— Фольклор, — отрезала фрекен Торвен. — Белоснежка и семь подземных троллей. Призрак Храброго Портняжки. Гере Эрстед! Не смешно ли в наши дни верить в такую ерунду?
Отец и сын, не зная точно, кому задан вопрос, переглянулись.
— Народные предания по‑своему поучительны, — начал старший. — Обобщение векового опыта. Есть многое на свете, друг Горацио…
— Вы слишком категоричны, Маргарет, — вздохнул младший.
— И нет уж кожи на костях, нет каски, нет колета, лишь меч в руках скелета, — замогильным голосом продекламировала девушка. — Ришелье был прав, когда предлагал не выделять средства на гуманитарное образование. Из моего последнего пансиона меня выгнали из‑за блюдца — самого обычного, мейсенского фарфора. С его помощью классная дама беседовала с духами, а мне вздумалось защитить основы материализма… Вы не станете возражать, гере Эрстед, если ваш сын покажет мне отдел флористики?
Спорить никто не решился. Стуча каблуками, молодые люди отправились в долгий путь по винтовой лестнице, ведущей к подножию башни.
— Блюдце, — задумчиво повторил Андерс Эрстед. — Бедная классная дама. А ведь у Торвена еще и сын растет! Кстати, о детях… Вы видели в Ключах того ребенка, Огюст?
Шевалье вздрогнул. Мальчик трех лет от роду сидит на полу; в ручках — деревянная лошадка, крохотная, с ладонь. На стене — киот с образами. Огромные глаза Пресвятой Девы, прижимающей к груди Младенца…
Рад бы забыть, да нельзя.
— С маленьким Николя все в порядке, — преувеличенно бодро откликнулся он. — Он совершенно здоров. В развитии не отстает от сверстников. Зимой бегает в одной рубашке. Пытались надеть на него зипун, шапку — орет как резаный. Что ж, отстали. Тем паче он ни разу не простудился. Говорят, аппетит плохой. Ест очень мало — хлеб, чай, соленая рыба…
— Внешность? Глаза? Сходство с отцом? С дедом?
Шевалье честно старался вспомнить детское лицо. Тогда, в Ключах, ему почудилось… Он подумал… Нет, память молчала. Зато вдали, у края мира зазвенели хрустальные колокольчики.
— Это кто опять спешит
В нашу компанию, к Маржолен?
Это кто спешит сюда —
Гей, гей, от самой реки?
— Нет, сходства я не заметил. Ребенок как ребенок. Вам не кажется, что мы сами заводим себя в тупик? Все-таки должна быть грань между наукой и шаманством. Металл, двигатель, электричество… В конце концов, вымерший мегалозаур! — все это есть, оно познаваемо…
— А ваш Прекрасный Новый мир с ромбами и бассейнами — всего лишь сон, — смеясь, подхватил Эрстед. — Сюжет для баллады. У будущей графини фон Торвен наблюдалось психическое расстройство, излеченное методом шока. Бедняга Волмонтович страдал малокровием. Солнце же, как показывают многократные визуальные наблюдения, вращается вокруг Земли. Знаете, Огюст, в таком случае я предпочту остаться романтиком. Мир сложнее, чем это кажется нам. Жизнь не описать математическим методом, не разложить по пробиркам. Служить прогрессу — не значит замкнуться в границах сиюминутного Познания. Иначе мы возведем не Храм Науки, а очередное капище с фанатиками-жрецами и идолами, вымазанными кровью. Допустим, мы ошиблись. Допустим, вы — нелепый сновидец, а Воскрешение Отцов — мечта, сказка. Но разве такая мечта не вселяет надежду? Встретиться через века! Подняться над Временем, встать над Смертью? Я согласен работать на такую мечту, как Сизиф. Можно сказать, что камень раз за разом скатывается обратно. Но можно сказать, что мы раз за разом поднимаемся на вершину. Что вам больше нравится, Огюст?
Он сорвал галстук, расстегнул ворот рубашки, шагнул к краю башни.
— Смотрите! — рука его указывала вниз, на серебристую сферу. — Еще двадцать лет назад в это никто бы не поверил. Алюминиум не был даже сказкой. Теперь же мы видим своими глазами…
— И с полным основанием можем поинтересоваться: а зачем это нужно?
Академик Ханс Христиан Эрстед выбрался наверх, страдая одышкой.
— Красиво и прочно — это первый ответ. Но за первым неизбежно следует второй. Сейчас эта идея совершенно безумна, поэтому я и позволил себе рискнуть. Желаете знать, что это будет?
Усмехнувшись, академик глянул вверх, в зенит, в небесную синеву — и подмигнул замершему в ожидании Великому ветру.
Отец всех ветров терялся в догадках.
Январь 2008 — январь 2009
