постучать, как она распахнулась и навстречу мне вышла моложавая тётка с встречным вопросом под накрашенными бровями: что, мол, тебе?
Знакомая тётка, тысячу раз её видел, а имя и отчество? — хоть убей! Наверно она в нашем классе не преподавала.
Пришлось изворачиваться. Я сделал тупое лицо, и на голубом глазу:
— Юрий Иваныч прислал. За газетами!
— Зайди, — даже не улыбнулась она. — Я подожду.
Нужный номер «Комсомольца Кубани» так примелькался, что я его мог опознать по фрагменту любой страницы. На столе, в общей куче, его, как назло, не было. Пришлось удовольствоваться тем, что осталось — жиденькой стопкой разномастных газет.
— Всё? — лаконично спросила тётка, нетерпеливо позвякивая связкой ключей.
Я угукнул в ответ и вдруг… под вешалкой, на полу, наткнулся глазами на Витькину рожу, размноженную офсетной печатью. Её попирали с обеих сторон мамкины чехословацкие туфельки. Вот я обрадовался! А газета считай что пропала. Тем ведь, под вешалкой, больше всего натоптано. Куда её, всю в извёстке? — ни в архив, ни в Медвежьегорск. Ладно, Витёк разберётся. Главное, «шоб було».
Ремонт грязное дело. На только что вымытом техничкой полу опять проступили известковые полосы. Тётка шевелила копытами, стараясь на них не ступать. У меня получалось хуже, потому что короче шаг. Кто это может быть? — попутно гадал я. — Завуч? Да нет, не похоже, та у нас крашеной блондинкой была. Наверное, всё-таки, учительница немецкого языка. А больше и некому.
— Наконец-то! — обрадовался Валерка. — Тут скоро ступить будет некуда. Бышара совсем озверел: тащит и тащит, а этот… ему бы «Цыганочку» танцевать… все пальцы поотбивал. Ох, чувствую, они без меня там накрасят!
«Этот», который Григорьев, шеей краснел, но больше никак не выказывал своё отношение к отповеди. Даже «Цыганочку» схавал, а может, просто не въехал, что это намёк на его «недержание плеч». Свалил с видимым облегчением. Даже не стал спрашивать, есть ли среди газет, которые я принёс, то, ради чего он, собственно говоря, и пришёл.
К обеду подул ветерок. Полупрозрачная тучка застила солнце. Работать стало чуть легче. Мишка окучивал Льва Толстого, а мы с атаманом ещё не «прохлопали» Алексея, когда подошёл дед.
— Шабашим! — сказал. — Руки моем, и по домам. После обеда можно не приходить. Мы с Иванычем сами управимся.
Руки мыть — это в мастерской. Пошли мы полюбопытствовать, что там «мелочь пузатая» без нас наработала. На удивление, знатно. Даже Валерка сказал, что пойдёть. Ещё б не пойдёть! Столешницы чёрные, сиденья и боковины коричневые, без пропусков и жирных полос. Шляпки гвоздей не просвечиваются. И колер подобран под цвет школьной формы, которую носят девчата из младших классов.
Оттирать керосином, правда, пришлось всех кроме Григорьева. Какую конкретно работу он выполнял, я лично не видел, но тоже, говорят, красил. Более того — хорошо! Его даже Юрий Иванович похвалил: «Пятёрка, — сказал, — тебе по трудам обеспечена!»
Так и отличником станет.
Премировал я его добытой газетой. За угол отвёл:
— На, — говорю, — спрячь. Немножко надорвана, но пойдёт, в подшивке была.
А он, падла, нос воротит:
— Мог бы и осторожней!
Сплюнул я ему под ноги.
— Ну, — говорю, — раз ты такой привередливый, добудь хоть одну газету, чтобы целой была. Без этого, «Санёк, помоги!». Тебе, блин, говно, да ещё и ложкой, иждевенец хренов!
Как он обиделся насчёт иждевенца! Вспомнил ещё наверно как я над «Цыганочкой» ржал. И меня припекло, до трясуна в кулаках: ходишь за Витькой как за младенцем — и никакой благодарности.
Жаль, что подраться не дали. Валерка нагрянул на повышенные тона, за уши растащил.
— Степан Александрович что говорил? Это вам от его имени!
Надавал сракачей: мне коленом как своему (играть же сегодня), а Витьке с носка по левому полужопию. Тот и замахал крыльями — ходко, во весь размах. Думал, газетку выкинет по пути, нет, спрятал за пазуху.
Так жалко его стало: вспомнилось вдруг, как в морге пиджак на него надевал: кости трещат, а я пру! Кто ж тогда знал, что согласно погребальной науке, пиджак полосуют на две половины по заднему шву, а место разреза прячется под покойника?
Уже пацаны переоделись, уже и насчёт футбола договорились (в пять, чтобы не по жаре), а я всё стою, ком в горле не проглочу:
Падла ты, думаю, какой он тебе иждевенец⁈ Незванно пришёл, в меру сил помог. А ты…
— Айда? — утвердительным тоном спросил атаман и хлопнул меня по плечу.
— Дела у меня, — отнекался я, — с мамкой надо насчёт одного дела поговорить.
* * *
Дед меня не дождался, и мамку я не нашёл. Вернулся домой, а она уже пообедала, рыскает по сумкам и чемоданам: «Куда же она запропостилась?» Хлебал я «квасолевый суп», смотрел на это дело, смотрел — конкретики никакошенькой. Не удержался, сказал:
— А ты у меня спроси. Я ж у тебя американский шпион, спрячь под язык — найду.
И тут же её осенило:
— Сыночка, справка! — и кулачок у груди, будто бы молит о чуде. — Справка о том, что однокомнатную квартиру я государству сдала. Маленькая такая, на тетрадном листке. Подписана ГОРОНО. Я её из сумки не доставала.
Бабушка в тему:
— Может, случайно залез?
— Как⁈ — возмутился я. — Вы ж за столом эту справку из рук в руки передавали! Думали да решали, в какую организацию с ней лучше всего идти: райсовпроф, или сразу к Хворостяному (это наш председатель горисполкома).
— Точно! — сказал дед. — Хворостяного я предложил.
— А потом? — перебила мамка. — Куда я её положила потом?
Не стал я напоминать перепитии того разговора, а сразу назвал точные координаты:
— Тынянов, последний том. Ты говорила, что там не помнётся.
В общем, отыскалась пропажа. Меня обозвали «американским шпионом» и отпустили гулять.
