– Не могу в это поверить, – сказал он. – Вы выиграли своим императором. Я думал, такого почти никогда не случается.
Его противник пожал плечами:
– Во время начальной и основной стадий партии император зачастую является обузой, поскольку его следует защищать любой ценой. Но в ходе эндшпиля он должен стать важным и агрессивным участником игры.
– Эта партия была кровавой, – заметил Кай. – Вы пожертвовали огромным количеством ваших сильнейших фигур, чтобы повергнуть моего императора.
– Такое частенько случается между двумя игроками одинакового уровня, – сказал мужчина.
– Сыграем снова? – спросил астропат и потянулся за фигурами, потерянными во время игры.
Мужчина удержал его за запястье. Хватка была крепкой, непоколебимой, в ней чувствовалась сила, которая могла сокрушить кости Кая в мгновение ока.
– Нет. Это игра, в которую можно сыграть только один раз.
– Тогда почему доска готова к новой партии? – спросил Кай, видя, что все фигуры вернулись на начальные позиции, хотя он к ним не прикасался.
– Потому что я должен встретиться с ещё одним противником – с тем, кто знаком со всеми гамбитами, всеми хитростями и всеми окончаниями. Я это знаю, потому что я сам его обучал.
– Вы можете его победить? – спросил Кай с нарастающим чувством тревоги. На края оазиса надвигалась тень.
– Я не знаю, – признался мужчина. – Я пока не могу увидеть исход нашей встречи.
Закутанный в одежды мужчина посмотрел вниз на доску, и Кай обнаружил, что фигуры опять успели передвинуться. Позиция была запутанной и не поддавалось оценке. Кай поднял глаза и, в первый раз толком разглядев своего противника, увидел, что на его широких плечах лежит ноша целой цивилизации.
– Какую службу я могу сослужить? – спросил Кай.
– Ты можешь вернуться назад, Кай. Ты можешь вернуться обратно в мир бодрствования и донести до меня предупреждение, переданное тебе Сарашиной.
– Мне страшно возвращаться назад, – сказал Кай. – Мне кажется, что если я это сделаю, то могу погибнуть.
– Боюсь, что так и будет, – подтвердил мужчина.
Кай ощутил ледяной комок в глубине живота, и на него вновь накатил тот тошнотворный страх, что пожирал его после гибели "Арго". Небеса потемнели, и астропат услышал, как откуда-то совсем издалека доносится бормотание голосов, спорящих на повышенных тонах.
– Вы просите меня пожертвовать собой ради вас?
– Скальп вражеского императора стоит любой жертвы, – ответил мужчина.
2
Вокруг множества столов с лабораторным оборудованием собирался холодный туман, а гудение генераторов можно было услышать даже за изолированными стенами низкого помещения. Шумела аппаратура, которая не смотрелись бы чужеродно и в залах марсианских генетиков; центрифуги крутили позвякивающие сосуды с исходным материалом, инкубаторы лелеяли развивающиеся зиготы, в баках с питательной средой стимулировался синтез сложных ферментов и белков.
Сам факт существования на Терре такой прекрасно оснащённой лаборатории не вызывал удивления, однако то, что она обнаружилась в сердце Города Просителей, было самым настоящим чудом. Это было сродни тому, как найти абсолютно исправный космический корабль, погребённый в руинах доисторической Земли.
Бабу Дхакал присматривал за серебристым инкубационным контейнером в форме цилиндра, внутри которого кипел жизнью бульон из химических элементов. Доспехи вождя клана потускнели от конденсата, а отмирающую плоть его лица обрамлял иней. Он больше не чувствовал холода, как уже не ощущал ни боли, ни жары, ни удовольствия. Радости, которые делали жизнь таким чудесным даром, умирали одна за другой.
Точно также как и он сам.
Бывший повелитель Дхакала выковал из него бойца, который должен был быть быстрее, крепче и сильнее, чем любой свирепый воин-варвар из геносептов, притязавших на владычество над колыбелью Человечества. Он сделал из него солдата, которому надлежало вытащить их планету из той анархии, в которую она скатилась. То были золотые деньки, когда перед неудержимыми армиями Громовых Воинов шествовали орёл и стяг с молниями.
Битвы длились неделями без передышки, счёт трупов шёл на миллионы, полководцы вели поединки с таким титаническим размахом, что раскалывались горы и трескались континенты. От тех побед сейчас отмахивались как от преувеличений, отвратительных в своей жестокости, и современные историки не желали верить в саму возможность подобных вооружённых конфликтов. Почему с них не спустили их никчёмные шкуры за такую тупоумную слепоту, было за пределами разумения Дхакала, хотя в самой глубине сердца он понимал, что эта унылая новая эра не сможет принять такие легенды, не обдав презрением "штурм унд дранг" тех горячих, кровавых деньков.
Дхакал вспомнил, как повалил Азуритовую Башню одними голыми руками, и спросил себя, как бы восприняли все те истории, что он мог бы порассказать, те суматошные недалёкие летописцы, которые документировали эту блистательную имперскую дребедень.
Стоящий перед ним аппарат звякнул, и Бабу Дхакал отвлёкся от дум о днях своей славы, переключаясь на текущую задачу. Серебристая стальная трубка выпустила охлаждающие газы, а в ребристой трубе забулькали утекающие питательные растворы. Раздалось шипение, и верхняя половина цилиндра открылась, являя подложку из тонкой просвечивающей сетки, на который лежал лоснящийся орган из только что выращенных тканей. Несмотря на то, что система искусственных капилляров снабжала его перенасыщенной кислородом кровью, он был испещрён прожилками чёрных участков отмершей плоти, как больное лёгкое.
"Только не ещё один, – прошептал Бабу Дхакал, стискивая руки в кулаки. – Я пытаюсь поправить то, что не может быть поправлено".
Он осторожно закрыл инкубационный цилиндр, глубоко дыша, чтобы успокоить бешенство, которое нарастало в его груди. Ему полагалось бы привыкнуть к таким неудачам, но он был не из тех людей, которым даётся легко терпеливость подобного рода. А будь иначе, разве пробился бы он через пять боевых легионов Жерновов? Низвергнул бы он Отбойный Венец Железного Царя, если бы принадлежал к тем, кто смиряется с неудачами?
Он стиснул край стола своими толстыми пальцами, вымещая свою неистовую досаду на корёжащемся металле. Бабу Дхакалу хотелось смести оборудование со столов, дать выход вздымающейся внутри ярости, выплеснув её на лабораторию, которая уже так долго сопротивляется его воле. Ему удалось обуздать себя, но лишь с огромнейшим усилием. Его самоконтроль сдавал, – как и всё остальное в его теле, – и он был лишь на волосок от того, чтобы стать ничем не лучше той персоны, за которую его почитали невежественные людишки. Да, с того горького дня Объединения ему доводилось убивать. Да, он подмял под свою власть стольких, что ими можно было заселить целый город. Но разве он не совершил это, держа в уме более великую цель?
