Лежащий рядом с ним Кирон выкашлял порцию кровавой пены и попытался заговорить, преодолевая боль в своём изувеченном теле. Пожиратели Миров собрались вокруг, будто окровавленные ангелы смерти, пришедшие стать свидетелями последних минут своих сражённых братьев. Даже Антиох высунул нос из руин своего дома, чтобы посмотреть на то, что большинство смертных не увидит ни разу за всю свою невероятно короткую жизнь: на смерть космического десантника.
– Не думал же... ты, что... единственным... урвёшь себе... славную смерть, а? – просипел Кирон, побулькивая и хрипя от усилий.
– Не могу сказать, что я... вообще... старался умереть, – ответил Гифьюа. – Чёртов глупец, зачем ты только попёр на такого здорового ублюдка.
Кирон согласно кивнул.
– Он сделал так... что я... промахнулся. А я... никогда... не промахиваюсь.
– Я никому про это не расскажу, – пообещал ему Гифьюа, и из него утекли последние крохи жизни.
Кирон кивнул и успел положить руку на плечо друга, прежде чем закашляться с хрипом и перестать дышать. Атхарва проследил за тем, как угасло свечение его ауры, и склонил голову.
– Они ушли, – произнёс он.
– Они умерли достойно, – высказался Тагор. Одной рукой он зажимал свой бок в том месте, куда пришёлся выстрел.
Асубха опустился на колено возле мёртвых воинов и закрыл глаза.
– Их Алая Тропа завершилась, – сказал Субха.
Тагор перевёл взгляд на Атхарву и нацелил винтовку на Кая:
– Ты всё ещё считаешь, что астропат этого стоит?
– Более чем когда-либо, – кивнув, ответил Атхарва. Из теней возник Севериан с оружием на плече.
– Принято, – сказал Тагор, отводя вверх винтовку с таким видом, словно он увидел её в первый раз.
Севериан перевернул в руках своё оружие:
– Ты знаешь, что это такое и для кого их делали?
– Да, – ответил Атхарва. – Знаю.
– Я слышал, что они умерли, – сказал Тагор. – Я думал, что все они погибли в последней битве Объединения.
– Так нам рассказывают хроники, но, как видно, у Терры есть свои секреты, – ответил Атхарва, пристально глядя на тонкую струйку дыма, который уплывал от шипящего клочка земли в том месте, куда плюнул Гхота.
– Хроники могут подождать, – сказал Севериан. – А наши охотники этого делать не станут. Произошедшее привлечёт их к нам, как огонь мотыльков.
– Что насчёт Гифьюа и Кирона? – спросил Субха. – Мы не можем просто бросить их здесь в таком виде.
Атхарва развернулся к Антиоху:
– У тебя есть какие-нибудь предложения, хирургеон?
– Я не могу держать их здесь, – ответил тот, отрицательно мотая головой. – У меня уже и так достаточно проблем.
– Да, но как хирургеон в подобном месте, ты должен знать, куда можно отнести трупы.
Антиох поднял взгляд, и какой бы язвительный ответ ни формировался на его губах, он не стал его озвучивать, когда увидел смертельно серьёзные глаза Атхарвы.
– Лучшее, что вы можете сделать, – это отнести их в Храм Горя, – сказал он. – Там есть кремационная печь, если вы не хотите, чтобы трупы к восходу обглодали начисто.
– Храм Горя? – спросил Атхарва. – Что это такое?
Антиох пожал плечами:
– Место, куда народ, который не хочет бросать своих мёртвых гнить, сносит их трупы. Не поверите, но говорят, что там заправляет жрец. Я слышал, что он какой-то безумец, который свихнулся и считает, что смерть можно умилостивить молитвами.
– И как мы найдём это место?
– Оно в считанных километрах к востоку отсюда, встроено в основание утёса, который вы можете увидеть вон там, над крышами. На его стенах высечены десятки статуй, так что вы его не пропустите. Оставьте своих друзей у ног Отсутствующего Ангела, и с ними поступят, как подобает.
Как только Антиох произнёс эти слова, псионические дарования Атхарвы резко пробудились, и в его памяти со всей чёткостью осознанного сна[76] всплыли картины его повторяющегося виде́ния.
Населённый призраками мавзолей, подкрадывающийся волк и возносящаяся вверх статуя безликого ангела...
XIX
Вражеский Император / Грядёт Закат / Казнь
1
Кай чувствовал тепло на своём лице, прохладный ветерок овевал его кожу ароматами искрящихся океанов, длинных трав и экзотических пряностей для горячения чувств. Он хотел распахнуть глаза, но никак не мог избавиться от беспокойства, которое заставляло его держать их закрытыми из боязни лишиться этого драгоценного мгновения покоя.
Он знал, что грезит, но осознание этого факта не вызвало у него какой-то особой тревоги. Ту жизнь, что осталась в мире бодрствования, до краёв наполняли страдание и страх, тогда как здесь, в этом промежуточном состоянии забытья, он был избавлен от подобных переживаний. Кай потянулся наружу своим восприятием, вслушиваясь в тихие вздохи воды на пляже, в шелест ветра высоко в кронах деревьев и в ту звенящую пустоту пространства, которую можно ощутить лишь в самых громадных пустынях.
– Кай, ты собираешься делать свой ход? – спросил голос прямо у него под носом. Астропат тотчас же узнал говорящего: золотой человек, за которым он гнался по мраморной галерее Арзашкуна. Он нерешительно раскрыл глаза, почему-то испытывая удивление от того, что способен это сделать.
Он находился на побережье озера за стенами Арзашкуна, сидя на деревянном табурете перед полированной регицидной доской. Партия уже началась. Перед Каем были расставлены серебряные фигуры, ониксовые же размещались перед высоким человеком в длинных кромешно-чёрных одеждах. Лицо противника астропата скрывалось под капюшоном, и там, глубоко во мраке, сверкала пара золотых глаз. Каждый шов и каждую складку одежд цвета сажи украшали слова, вышитые тонкой чёрной нитью, но Каю никак не удавалось их прочесть. Он оставил эти попытки, когда мужчина заговорил снова:
– Ты далеко ушёл со времён нашей прошлой беседы.
– Зачем я здесь? – спросил Кай.
– Чтобы сыграть партию.
– Игра уже началась, – заметил Кай.
– Я знаю. Мало кто из нас удостаивается привилегии присутствовать при зарождении событий, которые формируют наши жизни. Так что надлежит смотреть на ту доску, которая перед тобой поставлена, и делать на ней то, что в твоих силах. К примеру, что скажешь о моей позиции?
– Я не большой знаток регицида, – признался Кай. Его противник откинул назад капюшон, открывая лицо, на котором заплясала паутина солнечного света, пробивающегося сквозь колышущуюся листву этого оазиса. Лицо было хорошим, в нём было что-то отеческое, однако суть человека, скрывающаяся за этим фасадом, не поддавалась определению – или, возможно, была неопределённой.
