В вестибюле литфака МГУ у дальней по отношению ко входу стены поставили тонконогий столик с большим портретом покойного профессора Березкина. Фотографию для увеличения подобрали неудачно, изображение получилось слегка размытым и поэтому слегка потусторонним, зато траурный бант в правом нижнем углу напоминал черную хризантему и был пугающе реален.
Рядом с портретом на столике, покрытом черным плюшем, стояла высокая хрустальная ваза с двумя белыми гвоздиками. Каждый, кто входил в вестибюль, встречался глазами с покойным профессором. Многие отводили взгляд и старались пройти побыстрее мимо этого алтаря смерти.
Неподалеку от выхода из вестибюля стояли Лена Апулевич, Шпиль, Катя и Шухрат. Ждали Диму, но он запаздывал, что было для него самым обычным делом.
– Профессор Березкин, кажись, дома парашют забыл… – ляпнул Гарик, мотнув головой в сторону фотографии.
– Дурак ты, Шпиль! Это не повод для стеба… – Катя укоризненно посмотрела на легкомысленного приятеля.
– Жаль Федора Демосфеныча, – вздохнул Шухрат, – я ниже тройки у него никогда не получал… Он добрый был…
– Где же Дима? – Лена бросила на Катю подозрительный взгляд, словно та могла прятать Диму в кармане.
– Лишь бы на экзамен не опоздал… – вздохнул Шухрат, который очень надеялся на Димкины подсказки.
Шпилевский первым углядел Сидоркина в небольшой толпе студентов, только что подошедших к портрету Березкина, и помахал ему рукой. Дима направился к ним, поздоровался, крепко пожал руки Шпилю и Шухрату, кивнув девочкам в знак приветствия. Лена и Катя сразу заметили, что он более бледный, чем обычно, а под грустными глазами залегли у него темные круги. Будто заболел или не выспался.
В коридоре рядом с аудиторией, где должен был проходить экзамен, стоял ровный гул – студенты обсуждали одну только новость: кто будет принимать у них экзамен вместо милого их сердцу Демосфеныча?
Появился замдекана, высокий, начальственного вида господин с небольшой бородкой и манерами барина. Впечатление это усиливали похожие на старомодное песне очки, криво сидевшие у него на середине носа. Обычно студенты никогда не видели его во время сессии. Рядом с ним шел смуглый черноглазый человек в темно-синем, очень дорогом на вид костюме-тройке.
У Димы часто-часто забилось сердце и перехватило дыхание, словно на него вылили ведро ледяной воды: это был человек с рапирой из его сна! Прежде чем зайти в аудиторию, человек оглянулся, просканировал студентов взглядом и задержал его на секунду на Диме. Никто этого не заметил, а Дима, глядя на закрывшуюся дверь, почувствовал дрожь возбуждения.
Староста вызвал первых экзаменующихся, и в коридоре на несколько мгновений воцарилась полная тишина. Затем гул голосов, сопровождаемый лихорадочным шуршанием книжных страниц и хитроумно, в духе оригами, сложенных шпаргалок, снова возник и усилился. Многие из студентов, закрыв глаза, пытались заучить все, чем пренебрегали в течение всего семестра. Поэтому коридор жужжал, как рой потревоженных пчел.
Шухрат тоже что-то бубнил себе под нос, пока Шпилевский не толкнул его локтем.
– Да брось ты, Кум, все равно перед смертью не надышишься. Нет повода для беспокойства – ты же не знаешь ничего, – весело подмигнул он приятелю и громко рассмеялся.
На Гарика сразу же с негодованием уставилось несколько человек. В это время дверь аудитории распахнулась, из нее вывалился в коридор тощий и анемичный Стас Заворотнюков, однокурсник ребят и полный пофигист по убеждениям.
– Ну как? – бросилась к нему Лена.
– Пара, – ответил с досадой Стасик. – Это не препод, а инквизитор! Торквемада хренов, всех топит, как Герасим Муму…
– А как его зовут? – поинтересовался практичный Шухрат.
– Джугаев Нугзар Виссарионович…
Дима вошел в похожую на амфитеатр аудиторию и решительным шагом направился к кафедре, где за длинным столом в гордом одиночестве восседал новый черноглазый преподаватель. Дима поздоровался, протянул свою зачетку. Преподаватель внимательно оглядел его с головы до ног и, улыбнувшись как-то странно, будто и без улыбки, жестом предложил тянуть свой номер из пасьянса разложенных на столе листочков.
– Билет номер тринадцать… – дрогнувшим голосом сообщил Дима.
– Да вы везунчик, Сидоркин! – сказал экзаменатор, заглянув в Димину зачетку. – Та-ак… И о чем мы будем с вами беседовать? – Голос Нугзара источал медовую сладость.
– Проблема рока в античной литературе на примере древнегреческих мифов и трагедии Софокла «Царь Эдип», – сказал Дима, довольно невежливо рассматривая преподавателя.
Несколько секунд они словно играли в гляделки, пока первым не отвел взгляд Нугзар.
– Чудесно! – с издевательским энтузиазмом воскликнул он, потирая руки. – Может, хотите отвечать без подготовки? Тогда один балл пойдет плюсом… Даже если получите пару, уйдете с тройкой. Ну так как?
Пространство рядом с Димой вдруг странно сгустилось, по воздуху прошла едва заметная оптическая волна, и все звуки исчезли, будто он на секунду оглох. Ощущение это прошло так же внезапно, как и появилось, и Дима увидел, что преподаватель смотрит на него настороженно, пытаясь, казалось, взглядом пронзить насквозь. Внезапно Диму охватил гнев, как это бывает, когда противник, соперник или враг глумится и смеется тебе в лицо. Дальше молчать было нельзя.
– Хорошо, я буду отвечать без подготовки. Рок у древних греков был тесно связан с представлением о неотвратимости предначертаний судьбы, – бодрым голосом начал он…
Вообще-то Дима как раз недавно читал и о неумолимом роке, и о несчастном царе Эдипе, поэтому ему было что рассказать. Неприятная слабость, которая охватила, едва он начал говорить, быстро прошла. Сначала довольно бойко рассказал о трех мойрах, то есть богинях Судьбы. И даже вспомнил, что Лахезис назначает жребий человеку еще до рождения, Клото прядет нить его жизни, а Атропа ее перерезает. Значит, Лахезис – это, грубо говоря, случай, Клото – качество жизни, ведь нить может быть из тончайшего шелка, а может из грубой шерсти, тогда как Атропа олицетворяет неизбежность рока.
Дима говорил бы еще, но Нугзар совершенно неожиданно перебил его вопросом: каким еще именем римляне называли Атропу? Ответа Дима не знал, и преподаватель, посокрушавшись в связи с падением уровня знаний нынешних студентов, сказал, что римляне называли ее Морта, то есть Смерть. И попросил изложить в двух словах суть «Царя Эдипа» Софокла.
С содержанием «Царя Эдипа» особых трудностей не возникло, и Дима вполне связно пересказал суть трагедии. Неумолимый рок преследовал несчастного Эдипа от рождения до самой смерти. Боги предначертали, что Эдип убьет своего отца и женится на собственной матери. Чтобы изменить судьбу, он ушел от приемных родителей и, странствуя, встретил настоящих отца и мать, не подозревая об этом. И случилось то, что было предсказано.
