Пуи хмыкнул и покачал головой.
— Мне кажется, что слово роскошь мало подходит для описания обеспеченной жизни в средневековом обществе. На родине лейтенантов ждало блестящее будущее.
— До такого будущего нужно пройти длинный путь, возможно молодые люди не захотели ждать.
— Возможно, — задумчиво сказал лейтенант, — может быть были еще какие-нибудь причины?
Никогда не знаешь, что можно говорить людям из спецслужб, а что нельзя. Любое неосторожное слово они могут вменить тебе в вину.
— Мне кажется, им предложили принять участие в создании нового мира, дали почувствовать себя героями и первооткрывателями.
— Да, Вы романтик, — удивленно сказал Пуи, — хотя я понимаю, что Вы имеете в виду. Всегда найдется злодей, который попробует смутить слабого духом молодого офицера. У провокаторов много лиц.
Лейтенант надолго задумался и, казалось, совсем потерял ко мне интерес. Мне ужасно хотелось курить, но разведчик не предлагал, а закуривать без разрешения было не удобно. Наконец он очнулся.
— Продолжайте, пожалуйста. Что было дальше, после того, как Вы нашли мертвого офицера?
Мы проговорили около часа. Пуи очень внимательно слушал, иногда задавал уточняющие вопросы. Он не старался поймать меня на противоречиях, не хитрил и вообще вел себя довольно прилично. Кофе у лейтенанта оказался действительно хороший.
Наше путешествие продолжалось. Я прочитал и перечитал все книги, которые взял с собой и теперь принялся за библиотеку капитана. Оказалось, что лейтенант Гоц большой любитель беллетристики. Сначала мы обменялись с ним романами, взятыми в поход, а потом стали часто засиживаться в моей каюте, обсуждая известных авторов. По многим вопросам наши мнения не совпадали, но в одном мы были едины, большинство бестселлеров, изданных после войны, нам не нравились.
— Ну, это бред! Честное слово, полная ерунда, когда главный герой, офицер, сидит в порту и ждет судна, а к нему подсаживается бездомный и они из одной бутылки начинают пить вино! Это морской черт знает, что такое! — запальчиво говорил Гоц.
Лейтенант с детства много читал по ночам при свете свечи, от чего испортил зрение и теперь носил очки. На вторую неделю знакомства он признался, что раньше писал стихи, а теперь пробует себя в прозе. Он показал несколько морских рассказов, довольно приятных, написанных в классическом стиле, но немного перегруженных флотской терминологией. Мне, сухопутному офицеру, некоторые слова были не понятны, о чем я сразу ему сообщил. Гоц обиделся, он вообще к своему творчеству относился очень щепетильно, но на другой день принес мне исправленный вариант. Стихи он писал очень давно, в юности, и показывать стеснялся. Когда артиллерист все-таки решился, я понял почему. Тема была одна, несчастная любовь пылкого юноши к бессердечной даме. Стихи были откровенно плохие, но, чтобы не обидеть лейтенанта, я сказал, что на мой взгляд все это очень достойно, но я не могу оценить его произведения, потому что ничего не понимаю в поэзии.
Иногда к нашим вечерним посиделкам присоединялся доктор Пор. Литература его не интересовала, но ему нравилось бывать в нашем обществе. Он сидел на койке, на самом краю, слушал пылкие речи лейтенанта Гоца, курил папиросы, пил мой коньяк и благодушно улыбался.
Однажды ночью, проводив новых друзей, я вышел на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Вахтенный матрос, проходя мимо, отдал честь. Я немного постоял на носу, разглядывая огни «Великолепного». Было ветрено, я не надел бушлат и быстро замерз. Возвращаясь обратно, я остановился возле капитанской каюты. Хал не спал. В гостиной горел свет, и я видел сквозь занавеску темный силуэт стоящего человека. Я подумал: «Не зайти ли к капитану и не выпить рюмочку». Неожиданно через открытый иллюминатор до меня донеслись голоса, похоже Хал был не один.
— Безобразие! Я даже в оружейную не могу попасть, пока не подпишу специальную бумагу у Пуи. Такое ощущение, что на корабле главный он.
Я узнал голос механика. Обычно спокойный и тихий лейтенант Лас, сейчас был сильно раздражен.
Первой моей мыслью было уйти, но ответ капитана заставил меня не много задержаться.
— А он и есть главный, — ответил Хал, — бросьте Лас. Вы должны понимать, что обычный лейтенантик, даже, если он из разведки, никогда бы не получил на моем корабле адмиральскую каюту.
— Я Вас не понимаю.
— У него особые полномочия. Каракатица знает, кто он вообще такой. Поэтому я Вас прошу, соблюдайте субординацию и перестаньте его задевать. Не хочу, чтобы это для Вас плохо кончилось.
Лас, что-то пробурчал, но я не расслышал. Я вообще никогда не любил подслушивать под открытым окном или подглядывать в замочную скважину, поэтому решил, что с меня довольно. И тем не менее, я был рад, что стал свидетелем этого разговора. Выходит, наши с капитаном мысли сходятся, я тоже решил, что Пуи не похож на лейтенанта из разведки.
Доктор Сол замкнулся в себе и даже в кают-компании почти ни с кем не разговаривал. Мне было жалко старого друга. Я видел, что его мучают тяжелые мысли и не знал, как ему помочь. Он мало ел, почти не гулял и матросы говорили, что свет в его каюте горит почти всю ночь. В дальнем походе случается всякое, бывает, что даже самая крепкая воля ломается из-за кажущегося пустяка. Я корил себя за грубость, которую допустил в разговоре с доктором, и однажды не выдержал и постучал в дверь его каюты.
Мне никто не ответил, и я подумал, что Сола нет на месте. Когда я уже собрался уходить, дверь распахнулась. Доктор был один и уже успел надеть халат, форма как попало была свалена на койке.
— Добрый вечер, — сказал я.
— Добрый вечер.
— Вижу Вы еще не спите.
— Да, — Сол посторонился, давая мне возможность войти, — бессонница. Заходите.
Я вошел и сел на свободную койку. Белье на кровати доктора было смято, пепельница переполнена.
— Как поживаете?
— Нормально, — ответил Сол.
— Я пришел попросить прощения, — сказал я, — извините меня за грубые слова.
— Ничего, я сам во всем виноват. Вы вполне доходчиво объяснили мне, что сделать ничего нельзя, а я все никак не могу успокоиться.
Он сел на койку, полы халата разошлись, открыв худые волосатые ноги. Выпить он мне не предложил и видимо не очень обрадовался моему визиту.
— Вы тоже извините меня, Бур. Нельзя требовать от людей слишком многого.
— Хотите меня обидеть?
— Ну что Вы!
Мне захотелось хорошенько встряхнуть его, чтобы немного прочистить мозги.
— Знаете, что, — сказал я, вставая, — наш разговор мне не нравится. Прощение я попросил, так что совесть моя чиста. Хотите страдать и мучиться, пожалуйста. Я правда, не вижу повода для страданий, но возможно потому что имею слишком толстую кожу. Вы нам нужны доктор. Я действительно не знаю, что делать с сотней моряков, которым Толь задурил голову своей религией. Кроме Вас с этим никто не справится. Так что постарайтесь взять себя в руки и придумайте, как помочь этим несчастным.
