– Ладно-ладно, не кипятись! – Я усмехнулся: – Будем надеяться, что «если…» не произойдет! Ну все, я пошел!
– Ни пуха, ни пера!
– К черту! – я вылез из машины, размял затекшие ноги, и быстрым шагом двинулся к белеющему в темноте, метрах в трехстах впереди, забору.
Дорога упиралась в железные ворота, едва освещенные двумя тусклыми оранжевыми лампами. Вокруг не было ни души, но я, притаившись в кустах, решил, что это кажущееся безлюдье обманчиво – если учитывать тот уровень технической оснащенности, с которым мне пришлось столкнуться, наверняка и ворота и забор под надежной охраной и пристальным наблюдением каких-нибудь видеоустройств.
Осторожно выбравшись из кустов, я, держась на почтительном расстоянии, двинулся вдоль забора, по колено утопая в снегу.
Вскоре выяснилось, что бетонные плиты тянуться только метров на пятьсот в обе стороны от ворот, а потом, поворачивая, уступают место обычной железной сетке-рабице, опутанной поверху колючей проволокой. Не веря в такую удачу, я приблизился к забору, и в самый последний момент заметил тоненькие проводки-струнки, натянутые между столбами. Сигнализация, колебательный контур! Как только колебания превысят норму, сработает сигнал, и тот час же примчаться толпы охранников «с пушками и перьями…»
Уныло присев на пенек, смахнув с него предварительно снег, я закурил, разглядывая виднеющиеся за забором строения. В принципе, это был бывший типовой пионерский лагерь, если не считать торчащих над одноэтажными кирпичными корпусами серебристых грибков труб вытяжки, тарелок антенн спутниковой связи и каких-то буллитов, соединенных тонкими трубопроводами друг с другом.
Вокруг стояла звенящая ночная тишина, только со стороны построек доносился еле слышный гул, наверное, работали насосы в котельной, да тихо шумел ветер в верхушках мерзлых берез.
Я расслабился, привалившись спиной к стволу дерева, и только сейчас почувствовал, как устал за эти сумасшедшие сутки. Безумно хотелось спать, все тело ломило, ныли раны, но хуже всех физических страданий была мучительная мысль о том, что Катя сейчас в руках неизвестных маньяков, полудурков-полугениев, собравшихся чуть ли не захватить власть в стране.
Все, хватит! Решительно встав, сдирая с себя липкую паутину сна, я еще раз внимательно осмотрел забор, прикидывая, как лучше через него перебраться, не потревожив сигнализации. Способ нашелся довольно быстро, простой и гениальный одновременно. Я взобрался на старую, раскидистую березу, росшую возле самого забора, перебрался на торчащий, нависающий над сеткой сук, побалансировал на гибких ветвях, раскачав их посильнее, и резко оттолкнувшись, перелетел через преграду, приземлившись в глубокий, рыхлый снег в полутора метрах от забора. Дедушка Дарвин был прав, человек произошел от обезьяны!
Все прошло гладко. Выбравшись из снега, я отряхнулся, и пригибаясь, двинулся к ближайшему корпусу – одноэтажному зданию, типичному бараку под заснеженной шиферной крышей, в двух крайних окнах которого горел свет.
Осторожно, стараясь не создавать много шума, я подкрался к освещенному окну, и попытался заглянуть внутрь. Тут меня ждала неудача – окно со стороны комнаты наглухо закрывали серые жалюзи, и как я не ловчил, разглядеть что-либо в просветы между «жалюзинами» так и не смог.
Ощутимо похолодало, ветер усилился. Серые, низкие облака расплывались по небу, как клочья ваты, в просветах показалась чернота, утыканная мириадами звезд. Я всегда поражался, как много их бывает видно вдали от города, где нет отвлекающего света фонарей, реклам, фар машин…
Неожиданно в морозной тишине послышался скрип открывшейся двери. Выглянув из-за угла корпуса, я увидел, как из соседнего здания вышел на низкое крылечко человек в тулупе и лохматой собачьей шапке. Был он высок, худ, лицо украшала светлая, редкая бороденка, на носу поблескивали очки.
Человек закурил, и что-то бубня себе под нос, двинулся по узкой тропинке в обход корпусов, медленно приближаясь к мне, притаившемуся за углом барака. Вскоре до моего слуха донеслось: «…И вовсе незачем тут использовать катализатор! Все это чушь, господин Селезнев! Вот так-то! Надо просто подогреть смесь и прогнать ее через абсорбирующую мембрану, и тогда мы получим… Черт, а ночка-то какая! Феерия! Н-да… А еще, господин Селезнев, вы заблуждаетесь относительно области применения нашего вещества! Им не только хорошо опылять колорадских жучков, им можно опылить и человечков, и тогда они, как и жуки, утратят способность к размножению и вскинут лапки кверху! Вот так вот… Нет, надо чаще вставать по ночам, до чего же хорошо…»
Человек, не переставая бубнить, неспешно прошествовал мимо меня, ничего не заметив, и начал удаляться в сторону изгороди, туда, откуда пять минут назад пришел я.
Решение созрело у меня в мозгу практически мгновенно, и я мягким, быстрым шагом, стараясь ставить ноги след в след, строго вертикально, чтобы меня не выдал скрип снега и шорох шагов, устремился за незнакомцем, на ходу вытаскивая из рукава нож.
Болтающий сам с собой человек, судя по всему, химик, уже скрылся за деревьями, подходя к затерявшейся меж них старой беседке. В советское время в ней, наверное, собиралось после отбоя покурить не одно поколение пионеров из старших отрядов, да и их вожатые наверняка не раз уединялись тут с рано повзрослевшими пионерками, польстившимися на накаченные мускулы…
Ныне беседка, восьмигранная, с изрезанными пионерскими ножиками, потемневшими перилами и полуобвалившийся крышей, явно заброшенная новыми хозяевами лагеря, стояла, утопая в сугробах, а низкий густой кустарник надежно преграждал все подходы к ней, оставив только узкую тропку, по которой и шел не прекращающий говорить сам с собой человек.
Вот он подошел к кустам, вот остановился, словно услышав вдруг что-то подозрительное, замер, оглядываясь, но вокруг было пусто, только шумели безлистыми ветвями, клонясь под ветром, молодые березки. Человек, решив, что ему померещилось, вновь повернулся к беседке, сунул руку под скамейку, вытащил поллитровую бутылку, заткнутую резиновой пробкой и лабораторную мензурку. Он уже было собрался откупорить вожделенный сосуд, как в ту же секунду почувствовал у своего горло узкое, холодное лезвие ножа, а мой хриплый голос прошипел в волосатое ухо:
– Дернешься – убью!
– А… я… Я молчу! – с готовностью отозвался химик, выронив стеклотару и мензурку в снег. Я, не убирая руку с ножом от горла, приказал в полголоса:
– Иди к забору!
Так мы и пошли – я сбоку, правой рукой с зажатым в ней ножом угрожая жизни захваченного мною обитателя превентария, а сам химик – по тропинке, чуть отклоняясь назад, словно боясь, что он может горлом надавить на лезвие ножа и порезать сам себя.
