— Ага. А пристежки зачем? Только залезь, и мигом начнете ковырять без всякого наркоза: «Хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается!» — брякнула она логическое объяснение собственному страху, первое пришедшее на ум. И, судя по тому, как грозно сошлись у переносицы брови медсестры, угадала:
— Немедленно прекратить истерику и марш на стол!
Оставалось только помотать головой и, выставив перед собой на манер когтей пальцы с обломанными ногтями, забиться поглубже в спасительную щель.
— Та-а-к… — гневное рычание медсестры перешло в змеиное шипение. — Тогда — марш отсюда! В самый конец очереди! Нечего своими дурацкими глупостями у других время отнимать! Это сейчас ты потому такая бодрая, что доброхоты тебя промедолом из аптечек нашуровали до синих зайчиков, а как отпустит — сама приползешь!
Логичная бесчеловечность такого предложения пробрала до печенок, но преодолеть ужас Дара так и не смогла. Оставалось только стиснуть зубы, чтоб не расплакаться, и мотать головой из стороны в сторону, дескать — «не выйду, и все!»
— Сестра! — В новом голосе прозвучало столько властности, что сердце выбралось из пяток, чтобы посмотреть, кто это такой грозный пришел, а потом забилось еще глубже. Хотя щупленький хирург с красными глазами (остального под синим балахоном и повязкой толком не различишь), не особо впечатлял. Тем не менее, громадная сестра из грозного пещерного медведя мгновенно превратилась в послушную моську и на задних лапках попрыгала жаловаться начальству.
— Виктор Иванович! Она боли боится, не знаю, что и делать.
— Если не знаете, что делать с пациентами, то идите подальше из операционной. В прозекторскую. Там вам никто возражать не будет, — «прибил к полу» медсестру хирург и, повернувшись к Даре, произнес совсем другим, усталым голосом: — Вот что, девочка, ты действительно права — обезболивающее нужнее другим раненым, да и время дорогого стоит, но давай с тобой договоримся — я приложу немного больше усилий, зато сделаю косметические швы. Так что потом ничего особенного на твоей пострадавшей шкурке видно не будет. Шрамы пусть мужиков украшают, а нам не надоть. Согласна? Вот и молодец — не будем терять времени.
Оставалось только кивнуть и, прикусив губу, выбираться из «убежища», да топать в сторону чертова стола. Поверхность неприятно холодила тело через тонкую распашонку.
— Сестра! Машу вать, — прозвучал грозный рык, и Дара тут же оказалась намертво пристегнута к этому пыточному приспособлению. Вот теперь точно все пути отрезаны.
— Ну что ж приступим.
— Ы-ы-ы!
— Ну не стоит так волноваться. Это ведь совсем не больно. Когда будет больно — я скажу. Сестра, где лоток? Да не туда, сюда его!
«Б-зынь!»
— Ы-ыыыыыы!!!
«Бд-зынь-бзынь»
— И это еще цветочки! Кстати, милочка, какие у вас планы на сегодняшний вечер? А? Деточка, не дергайся и не думай лишнего, меня отнюдь не твои мослы интересуют… — и уже другим тоном. — Сестра! Нахр-рена нам прогрызенный стол или пациентка без зубов? Капку!
— А не пошел бы ты полем, лесом и потом в трамвайчике, — и, уже Даре: — Солнышко, разожми зубки, моя хорошая, тебе с этим будет удобнее… Вот и молодец! Вот и лапушка.
— Так, а вот сейчас будет немножко больно.
— Хр-рррр!!!
«Стук!»
— На чем мы там, голубушка, остановились? На планах на вечер?
— Я вообще-то замужем, яхонтовый… — голос сестры спокойный и насмешливый. Видно, не впервой им так препираться.
— И когда это мешало?
— М-мммм…
— Ну а ты, деточка? Сладкое любишь? А может солененькое?
— Хррр.
— Не любишь, значит! Вот незадача, а у меня банка меда пропадает, не знаю, куда и девать. Сестра! Протирайте уже! Ни хрена же не вижу! Воо! Да ты просто красавица, деточка. Да еще и счастливица.
— Поч-чему?
— Зачем капкой плеваться? У нас другой нет! Ну как же! Самое твое сокровище зашивать не придется. Муж опять-таки не расстроится.
— Док-кторррр!
— Сорок лет уже доктор, а такого красивого вида не довелось еще лицезреть.
— У-ууууу!
— Ну не реви, я ж как ценитель, деточка, а не потребитель. Художник в душе, знаешь ли. Ага… И здесь тоже. Эх, красота! Как новенькая будешь!
* * *
Спать в палате пришлось на животе. Хотя и «спать» и «палата» — одни названия. Последняя представляла собой двадцатиместную брезентовую палатку с двумя рядами складных коек, поставленных вдоль скатов. Довольно просторненько, хотя можно уже заранее представить, в какой ад превратится это место, когда пойдет настоящий поток раненых. Пока же тут даже сортировали, правда, без разбора пола, а по типу ранений, и в их «палате» собрались сплошь обезноженные.
Дара, наверно, была единственной, кто добирался до койки самостоятельно. Ничего не поделаешь — носилки положены только тем, кто действительно не может ходить, а все прочие извольте топать, пусть и на трясущихся ногах с подгибающимися коленками. Остальные же ковыляли на костылях или лежали тихонько, задрав к небу конечности.
Оживляж, вызванный её появлением, прошел мимо сознания — сил хватило только пристроить рядом с кроватью возвращённую на выходе из операционной винтовку — остальные вещи ей пока не вернули. Вот и пришлось ковылять в бахилах, да новой распашонке, выданной вместо старой — разрезанной пониже спины и заляпанной кровью. Улегшись на живот, закрыла глаза, стараясь скорее заснуть, пока еще не полностью закончилось действие обезболивающего.
План удался ровно наполовину. Сначала спать мешали свежие швы, ноющие в паре десятков мест на заднице и ногах, да вскрики соседей, у которых наркоз уже отошел. Потом, едва провалилась в сон, как стало понятно — лучше б не засыпала. Всепоглощающая жажда пронизывала всё её существо. Но, увы, теперь не удавалось, наоборот, проснуться и попросить избавить её от страданий. Или, хотя бы, добить из жалости.
— Пей! — смутно знакомый голос вырвал из уже ставшего привычным кошмара, но в данный момент Дару интересовала только божественная влага, замершая прямо под носом, в считанных миллиметрах от пересохших губ.
Не выдержав, девушка, забыв про все манеры, просто сунула лицо в широкую чашку, в один момент всосала в себя все её содержимое, да еще и вылизала стенки языком, старясь подобрать последние капли.
— Еще! — собственный хрипящий голос было не узнать.
Зато, неспешно, из-за необходимости опираться на костыль, удаляющаяся мускулистая спина, с повязкой на левом плече, оказалась очень даже знакома. Тело само, разом забыв про боль и немощь, повернулось набок, а патрон неслышно скользнул в ствол.
