— Вы мои соплеменники. Мои друзья, — она запнулась, — мои друзья далеко. И я должна их найти. А для этого мне придется покинуть вас.
— Я не могу отпустить тебя, — Талулла поджала губы, — Лут кипит. Куда ты пойдешь? Ты еще слишком слаба, ты потеряешься, тебя захватят охотники Башни или пираты Агона. Ты легкая добыча.
— Это не так, — отчеканила Серебрянка, задрала подбородок. — Я могу определиться с направлением. Я могу за себя постоять. Меня хорошо учили.
Талулла тяжко отмолчалась. Своей в доску Серебрянка не сделалась. Она пришла из другой стаи и она не хотела оставаться и становиться одной из них. Талулла чувствовала ее инакость и не могла представить, что с ней делать.
Корабеллы живут в Луте, думала Серебрянка с тоской. А не в пустой сфере, как в коробке. Не в чужом доме.
Здесь ей было душно, тесно, скучно, как дельфину в аквариуме.
— Ты могла бы пойти со мной, — сказала она старшей подруге.
Талулла уставилась в ответ. Сцепила пальцы.
— Это невозможно, — выговорила наконец.
— Но почему же?!
— Я не могу оставить прайд.
— Ты можешь повести его за собой. Вы не должны вечно сидеть здесь. Корабеллы листья Лута, в нем рождаются, в нем умирают.
Серебрянка закусила щеку изнутри. Страшна Башня, страшно в Луте, больно превращаться, но разве не это движение делает жизнь жизнью? О, хотела бы она испытать слияние сердец — то, о чем толковали объездчики Башни.
Талулла не успела ответить — молодая корабелла, антрацитовая Нши, влетела в комнату, как ошпаренная. С вытаращенными глазами, и рисунок на ее коже полыхал золотой нитью.
— Что стряслось? — Талулла стремительно поднялась ей навстречу.
— Там… Старшая, там… — Нши сглотнула и выдохнула. — У нас гости.
***
— Добрый вечер.
Слова прозвучали и упали камнем. Долгое эхо.
Серебрянка никогда не была в центральном зале. Оказывается, здесь был и такой. Изнанка пустого ореха в кремовом цвете, сиденья амфитеатром, слишком много места для всех них.
Слишком мало места для него одного.
Такой оглушающей тишины она тоже прежде не знала. Оглядывалась, но все корабеллы прайда смотрели, как завороженные, на гостя. Высокого. Мужчину. Первого.
О, подумала Серебрянка, и сердце тоскливо вздохнуло, отчего ты так похож на Лина?
Первый стоял в центре, на помосте, под перекрестным огнем взглядов и молчал. Куртка с треугольным запахом, высокий ворот, красные перчатки. Длинные пальцы играли каким-то тонким продолговатым предметом. Серебрянка присмотрелась и не сдержала тихого, болезненного стона — карандаш Лина она узнала бы из тысячи. Такими он рисовал ее в Башне, такие прихватил с собой в их путешествие. Должно быть, он хранил отметины — Лин в задумчивости прихватывал зубами свое орудие.
Она встретилась взглядом с Первым и поняла — знает. Все знает. Серебрянка вытянулась ему навстречу, будто схваченная за жабры. Крепче, до боли вцепилась пальцами в скамью.
Талулла выглядела не в пример тревожнее.
— Что нужно тебе, Оловянный? — спросила, не стараясь казаться дружелюбной.
— Одна из вас, девочки, — отозвался пришлец.
Голос его был глубок и бесцветен. У Серебрянки похолодела спина.
Талулла бешено выпрямилась.
— Дичь! — Крикнула, сверкнув зубами. — Ты не получишь ни одну из нас!
— К чему громкие слова. Она сама уйдет со мной. — Не меняя тона, сказал Первый. — Так ведь?
Теперь Серебрянка не сомневалась — он смотрит на нее и он говорит о ней. О, Лут, прошептала корабелла, будто в забытьи. О, Лут. Что ему известно?
Талулла резко обернулась, а Серебрянка поднялась. Ноги позорно подрагивали в коленках, но она пошла вперед, на магнит синих, сильных глаз.
Подруги хватали ее за руки. Она, не глядя, стряхнула их.
Оловянный оглядел ее с ног до головы.
— Маленькая, — сказал с непонятной интонацией.
Серебрянка лишь выше задрала голову.
— Сядь! — резко бросила Талулла, но Серебрянка смотрела на Первого, во все глаза.
Он верно истолковал ее интерес.
Поднял карандаш.
— Тебя волнует это, верно? Мы ищем одного и того же. И мы оба знаем, где можем его найти. Иди со мной. Поблагодари сестер за радушие. Встречаемся у моего геликтита.
Серебрянка громко сглотнула.
— Как я могу те… вам верить?
— Никак.
Он бросил ей карандаш и она его поймала. Задохнулась, узнавая. Мальчик Первых утопил ее в крови. Добрый мальчик, он вывел ее из Башни.
Серебрянка не верила Оловянному в красных перчатках.
Но она верила, что найдет Лина.
***
— Хорошо, что ты не такая громоздкая, как твои соплеменницы, — Первый указал на странного вида кресло.
Она почти легла в него, плотно прижалась спиной и затылком.
Геликтит висел с наружной стороны сферы, плотно сливаясь с его оболочкой цветом шкуры. Оловянный занял свое кресло, чуть подался вперед, раскрывая глаза шире — тонкие отростки геликтита коснулись его глаз, что-то надевая или сообщая.
Серебрянка невольно сморгнула.
Видимо, так геликтит передавал информацию своему пилоту, а тот посредством синнергизма мог наблюдать и контролировать движение геликтита.
— Я Серебрянка, — представилась корабелла.
Геликтит отцепился от сферы и ухнул вниз. Или взмыл вверх? Корабелла зажмурилась, стараясь привыкнуть к мысли, что теперь от нее ничего не зависит.
— Зови меня Мастером, — произнес Первый, когда Серебрянка уже не чаяла дождаться ответа. — Теперь молчи. Путь далекий, а ресурс геликтита не бесконечный. Я приложил слишком много усилий, чтобы сбрасывать тебя на полдороге как балласт.
Серебрянка прикусила язык.
Глава 22
Госпожа Танакиль шла впереди, одной рукой придерживая подол тяжелого платья, а другой зажимая светец — паутинный шар, тлеющий алым.
Тени скользили рядом, Волоха и Дятел не отставали.
Замок-замок будто оцепенел в спячке; от костей его тянуло теплом, но по ногам ласковой кошкой вился холод.
— Если бы вы прибыли раньше, капитан, — промолвила Танакиль с давно привычной горечью.
Они спускались ниже — ниже уровня купален, к самому истоку. К черной двери.
Там за железом, перечеркнутым засовом, и жил Князь Хома.
Дятел протяжно свистнул и из уважения к хозяйке выругался огненным шепотом.
Волоха же промолчал. В темноте он разбирался отлично, а тут ее вдобавок прорежали паучьи кладки, в изобилии развешанные под низким сводчатым потолком. Пахло влажным камнем и сухим тленом.
— Как это случилось? — спросил русый.
Хозяйка заговорила не сразу. Вздохнула, словно оживляя слова в горле.
— Это случилось тогда, когда Хом застыл. И я не знаю, следствие сие или предтеча.
Знайте же, Хом наш некогда был известным среди той породы людей, что предпочитает потешную охоту всем прочим радостям.
Жили в наших лесах некие лайтнии — существа светоносной силы. Девы-лайтнии были прекрасны и быстры, как ветер, а золотые волосы их пахли грозой. Со всех Хомов съезжались охотники, чтобы затеять длинную игру и взять свою добычу.
Начиналась ловитва на рассвете и длилась, длилась, пока не загоняли до смерти, до изнеможения желаемую добычу. Тогда победитель снимал с нее шкуру, а шкура лайтний могла лечить любые болезни и стоила как корабелла в тяжелой броне.
Однажды на охоту прибыл именитый вельможа. Один глаз у него был хрустальным, а второй — черным, как кошка ночью. Он не назвал своего имени и не сказал, откуда пришел. При нем были конь и пес. Его пес ходил на двух ногах и был молчалив, будто соль. Вельможу приняли в кавалькаду, так как он заплатил щедрее прочих. Князь хвалился победой, празднуя заранее.
В тот день жребий пал на деву-лайтнию.
Победителем вышел чужак-вельможа. Он споймал ее быстро и не убил, но пленил. Правила того не запрещали. Князь был в ярости и не признал победы. Он приказал своим слугам задержать гостя, отобрать добычу, а самого бросить в темницу.
